Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
лос, а медвежьи глазки будто острее. Народу, как всегда,
много. Толкуют о Григории Нисском, о Пикассо, еще о
чем-то. Я чувствую потребность борьбы.
Иванов любопытен почти по-женски. Он заинтересо
ван, отчего я пропадала, отчего и сейчас я настороже. Ве
дет к себе в кабинет. Бой начинается. Я не скрываю, на
оборот, сама первая начинаю. О пустословии, о предании
самого главного, о пустой жизни. О том, что я с землей,
с простыми
отвергаю их культуру, что они оторваны, что народу нет
дела до их изысканных и неживых душ, даже о том, что
они ответят за гибель Блока.
Вячеслав Иванов очень внимателен. Он все понимает,
он со всем соглашается. Более того, я чувствую в его
тоне попытку отпустить, благословить на этот путь. Но
ни отпуска не прошу, ни благословения не хочу. Разговор
обрывается.
Вскоре опять, 26 ноября, мы вместе с Толстыми у
В. Иванова на Смоленском.
Народу мало, против обыкновения. Какой-то мне не
ведомый поэт, по имени Валерьян Валерьянович (потом
узнала — Бородаевский), с длинной, узкой, черной боро
дой, только что приехал из Германии и рассказывает о
тоже мне неведомом Рудольфе Штейнере.
Хозяин слушает с таким же благожелательным любо
пытством, как слушает вообще все. Для него рассказ в
68
основных чертах не нов, поэтому он расспрашивает боль
ше о подробностях, о том, как там Белый, Волошин и т. д.
Оттого, что о главном мало речи, я не могу окончательно
уловить, в чем дело.
Но у меня неосознанный, острый протест. Я возра
жаю, спорю, не зная даже, против чего именно я спорю.
Но странно, сейчас я понимаю, что тогда основная интуи
ция была верна. Я спорила против обожествления и аб
солютизации человеческой природной силы. В нелепом,
приблизительном споре я вдруг чувствую, что это все не
случайно, что борьба у меня идет каким-то образом за
Блока, что тут для него нечто более страшное, чем все
туманы и метели его страшного пути, потому что враг из
безличного становится личным.
Поздно вечером уходим с Толстым. Продолжаем гово
рить на улице. Сначала это спор. Потом просто моя де
кларация о Блоке. Мы уже не домой идем, а скитаемся по
снежным сугробам на незнакомых пустых улицах. Я гово
рю громко, в снег, в ночь, вещи для меня пронзительные
и решающие.
У России, у нашего народа родился такой ребенок. Са
мый на нее похожий сын, такой же мучительный, как она.
Ну, мать б е з у м н а , — мы все ее безумьем больны. Но сына
этого она нам на руки кинула, и мы должны его спасти,
мы
да и знать не хочу, потому что не своей же силой можно
защитить человека. Важно только, что я вольно и свобод
но свою душу даю на его защиту.
Первого декабря, через четыре дня после этой ночи,
я неожиданно получила письмо в ярко-синем конверте.
Как всегда в письмах Блока, ни объяснений, почему он
пишет, ни о б р а щ е н и й , — «глубокоуважаемая» или «доро
гая». Просто имя и отчество, и потом как бы отрывок из
продолжающегося разговора. ...«Думайте сейчас обо мне,
как и я о вас думаю... Силы уходят на то, чтобы преодо
леть самую трудную часть ж и з н и , — середину ее... Я перед
вами не лгу... Я благодарен вам»... 10
Может быть, сейчас мне трудно объяснить, отчего это
короткое и не очень отчетливое письмо потрясло меня.
Главным образом, пожалуй, потому, что оно было ответом
на мои ночные восторженные мысли, на мою молитву о
нем.
Я ему не ответила. Да и что писать, когда он и так
должен знать и чувствовать мой ответ? Вся дальнейшая
69
зима прошла в мыслях о его пути, в предвидении чего-то
гибельного и страшного, к чему он шел. Да и не только
о н , — все уже смешивалось в общем вихре. Казалось, что
стоит голосу какому-нибудь крикнуть — и России наста
нет конец.
Опять юг.
Весной 14-го года, во время бури, на Азовском море
погрузились на дно две песчаные косы с рыбачьими по
селками. В это время у нас на Черноморском побережье
земля стонала. Мне рассказывали охотники, как они от
этих стонов бежали с лиманов и до поздней ночи прово
жали друг друга, боясь остаться наедине со страждущей
землею. А летом было затмение солнца. От него осталось
только пепельно-серебристое кольцо. Запылали небывалые
з о р и , — не только на востоке и на з а п а д е , — весь горизонт
загорелся зарею. Выступили на пепельно-зеленом небе
бледные звезды. Скот во дворе з а т р е в о ж и л с я , — коровы
мычали, собаки лаяли, стал кричать петух, куры забра
лись на насесты спать.
Потом наступили события, о которых все з н а ю т , — мо
билизация, война.
Душа приняла войну. Это был не вопрос о победе над
немцами, немцы были почти ни при чем. Речь шла о на