Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
решила заняться мной. И заняться не в своем, а в моем
собственном духе.
Однажды она повезла меня на литературный вечер ка
кого-то захудалого реального училища, куда-то в Измай
ловские роты.
59
В каждой столице ость своя провинция, так вот и тут
была своя Измайловскоротная, реального училища про
винция. В рекреационном зале много молодого народу.
Читают стихи поэты-декаденты. Их довольно много. Один
высокий,
прядями длинных волос, в длиннополом сюртуке, читает
весело и шепеляво, говорят — Городецкий. Другой —
Дмитрий Цензор, лицо не запомнилось. Еще какие-то, не
помню. И еще один. Очень прямой, немного надменный,
голос медленный, усталый, металлический. Темно-медные
волосы, лицо не современное, а будто со средневекового
надгробного памятника, из камня высеченное, красивое и
неподвижное. Читает стихи, очевидно н о в ы е , — «По вече
рам над ресторанами», «Незнакомка». И еще читает...
В моей душе — огромное внимание. Человек с таким
далеким, безразличным, красивым лицом, это совсем не
то, что другие. Передо мной что-то небывалое, головой
выше всего, что я знаю, что-то отмеченное. В стихах
много тоски, безнадежности, много голосов страшного Пе
тербурга, рыжий туман, городское удушье. Они не вне
меня, они поют во мне, они как бы мои стихи. Я уже
знаю, что он владеет тайной, около которой я брожу, с
которой почти уже сталкивалась столько раз во время
своих скитаний по Островам.
Спрашиваю двоюродную сестру: «Посмотри в програм
ме: кто это?»
Отвечает: «Александр Блок».
В классе мне достали книжечку. На первой странице
к а р т и н к а , — молодой поэт вырывается на какие-то просто
ры 1. Стихи непонятные, но п р о н з и т е л ь н ы е , — от них нику
да мне не уйти. «Убей меня, как я убил когда-то близких
мне. Я все забыл, что я любил, я сердце вьюгам подарил...»
Я не понимаю, но понимаю, что он знает мою тайну. Чи
таю все, что есть у этого молодого поэта. Дома окончатель
но выяснено: я — декадентка. Я действительно в небыва
лом мире. Сама пишу, пишу о тоске, о Петербурге, о под
виге, о народе, о гибели, еще о тоске и о восторге.
Наконец все прочитано, многое запомнилось наизусть,
навсегда. Знаю, что он мог бы мне сказать почти заклина
ние, чтобы справиться с моей тоской. Надо с ним погово
рить. Узнаю адрес: Галерная, 41. Иду. Дома не застала.
Иду второй раз. Нету.
На третий день, заложив руки в карманы, распустив
уши своей финской шапки,
60
ну — дождусь. Опять дома нет. Ну, что ж, решено, буду
ждать. Некоторые подробности квартиры удивляют.
В маленькой комнате почему-то огромный портрет Мен
делеева. Что он, химик, что ли? В кабинете вещей не
много, но все большие вещи. Порядок образцовый. На
письменном столе почти ничего не стоит.
Жду долго. Наконец звонок. Разговор в передней. Вхо
дит Блок. Он в черной широкой блузе с отложным ворот
ником, совсем такой, как на известном портрете. Очень
тихий, очень застенчивый.
Я не знаю, с чего начать. Он ждет, не спрашивает, за
чем я пришла. Мне мучительно стыдно, кажется всего
стыднее, что в конце концов я еще девчонка, и он может
принять меня не всерьез. Мне скоро будет пятнадцать лет,
а он уже в з р о с л ы й , — ему, наверное, лет двадцать пять.
Наконец собираюсь с духом, говорю все сразу. Петер
бурга не люблю, рыжий туман ненавижу, не могу спра
виться с этой осенью, знаю, что в мире тоска, брожу по
Островам часами и почти наверное знаю, что бога нет.
Все одним махом выкладываю. Он спрашивает, отчего я
именно к нему пришла. Говорю о его стихах, о том, как
они просто в мою кровь вошли, о том, что мне кажется,
что он у ключа тайны, прошу помочь.
Он внимателен, почтителен и серьезен, он все пони
мает, совсем не поучает и, кажется, не замечает, что я
не взрослая.
Мы долго говорим. За окном уже темно. Вырисовы
ваются окна других квартир. Он не зажигает света. Мне
хорошо, я дома, хотя многого не могу понять. Я чув
ствую, что около меня большой человек, что он мучается
больше, чем я, что ему еще тоскливее, что бессмыслица
не убита, не уничтожена. Меня поражает его особая вни
мательность, какая-то нежная бережность. Мне большого
человека ужасно жалко. Я начинаю его осторожно уте
шать, утешая и себя.
Странное чувство. Уходя с Галерной, я оставила часть
души там. Это не полудетская влюбленность. На сердце
скорее материнская встревоженность и забота. А наряду
с этим сердцу легко и радостно. Хорошо, когда в мире
есть такая большая тоска, большая жизнь, большое вни
мание, большая, обнаженная, зрячая душа.
Через неделю я получаю письмо, конверт необычай
ный, ярко-синий. Почерк твердый, не очень крупный, но
широкий, щедрый, широко расставлены строчки. В письме