Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
Христа. Он тоже умирал, у него был кровавый пот, его
заушали, а мы можем об этом громко говорить, нет у нас
ни одного запретного слова. И если понятна его смерть
за разбойников, блудниц и мытарей, то непонятна — за
нас, походя касающихся его язв и не опаляющихся его
кровью.
Постепенно происходит деление. Христос, еще не
угнанный, становится своим. Черта деления все углуб
ляется. Петербург, Башня Вячеслава, культура даже, ту
ман,
рый, молчащий и целомудренный народ, умирающая рево
люция, почему-то Блок и еще — еще Христос. Христос —
это наше... Чье наше? Разве я там, где он? Разве я не
среди безответственных слов, которые начинают воспри
ниматься как кощунство, как оскорбление, как смертель
ный яд? Надо бежать, освобождаться. Но это не так-то
легко. Жизнь идет точною колеею, по башенным сбори
щам, а потом по цехам, по «Бродячим собакам» 3.
Цех поэтов только что созидался. В нем было по-
школьному серьезно, чуточку скучновато и манерно. Сти
хи были разные. Начинали входить в славу Гумилев и
Ахматова. Он рыскал вне русской равнины, в чужих эк
зотических странах, она не выходила за порог душной,
заставленной безделушками комнаты. Ни с ним, ни с ней
не по пути.
А гроза приближалась. Россия — немая и мертвая.
Петербург, оторванный от н е е , — как бы оторванный от
берега, безумным кораблем мчался в туманы и в гибель.
Он умирал от отсутствия подлинности, от отсутствия
возможности просто говорить, просто жить. Никакой во
обще революции и никаких революционеров в природе не
оказалось. Была только черная петербургская ночь.
Удушье. Тоска не в ожидании рассвета, а тоска от убеж
дения, что никакого рассвета никогда больше не будет.
Таков фон, на котором происходят редкие встречи с
Блоком. Вся их серия — второй период нашего зна
комства.
64
Первая встреча — в декабре 1910 года, на собрании,
посвященном десятилетию со дня смерти Владимира Со
ловьева. Происходило оно в Тенишевском училище. Вы
ступали Вячеслав Иванов, Мережковский, какие-то ар
тистки, еще кто-то и Блок 4. На эстраде он был высоко
мерен, говорил о непонимании толпы, подчеркивал свое
избранничество и одиночество. Сюртук застегнут, голова
высоко поднята, лицо красиво, трагично и неподвижно.
В перерыве муж ушел курить. Скоро вернулся, чтобы
звать меня знакомиться с Блоками, которых он хорошо
знал. Я решительно отказалась. Он был удивлен, начал
настаивать. Но я еще раз заявила, что знакомиться не
х о ч у , — и
успокоилась.
Вскоре муж вернулся, но не один, а с высокой, пол
ной и, как мне сразу показалось, насмешливой дамой —
и с Блоком. Я не могла прятаться б о л ь ш е , — надо было
знакомиться. Дама улыбалась. Блок протягивал руку.
Я сразу поняла, что он меня узнал. Действительно, он
говорит:
— Мы с вами встречались.
Опять знакомая, понимающая улыбка. Он спрашивает,
продолжаю ли я бродить, как справилась с Петербургом.
Отвечаю невпопад. Любовь Дмитриевна приглашает нас
обедать. Уславливаемся о дне. Слава богу, разговор кон
чается. Возобновляется заседание.
Потом мы у них обедали. По его дневнику видно, что
он ждал этого обеда с чувством тяжести. Я тоже. На мое
счастье, там был еще, кроме нас, очень разговорчивый
Аничков с женой. Говорили об Анатоле Франсе 5. После
обеда он показывал мне снимки Нормандии и Бретани,
где он был летом 6, говорил о Наугейме, связанном с осо
быми мистическими переживаниями, спрашивал о моем
прежнем. Еще говорили о родных пейзажах, вне которых
нельзя понять до конца человека. Я говорила, что мое —
это зимнее бурное, почти черное море, песчаные перека
ты высоких пустынных дюн, серебряно-сизый камыш и
крики бакланов. Он рассказывал, что, по семейным дан
ным, фамилия Блок немецкого происхождения, но, попав
в Голландию, он понял, что это ошибка, что его предки
именно о т т у д а , — до того ему там все показалось родным
и кровным. Потом говорили о детстве и о детской склон
ности к страшному и исключительному. Он рассказывал,
как обдумывал в детстве пьесу. Герой должен был
3 А. Блок в восп. совр., т. 2 65
покончить с собой. И он никак не мог остановиться на
способе самоубийства. Наконец решил: герой садится на
лампу и сгорает. Я в ответ рассказывала о чудовище, су
ществовавшем в моем детстве. Звали его Гумистерлап. Он
по ночам вкатывался в мою комнату, круглый и мохнатый,
и исчезал за занавеской окна.
Встретились мы как знакомые, как приличные люди, в
приличном обществе. Не то, что первый раз, когда я с
улицы, из петербургского тумана, ворвалась к нему. Блок
мог прийти к нам в гости, у нас была масса общих дру
зей, у которых мы тоже могли встретиться. Не хватало
только какого-то одного и единственно нужного моста.
Я не могла непосредственно к нему обратиться, через и