Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

Коллектив авторов

Моя очередь говорить. Сначала рассказываю о черно­

морских бурях, о диких утках и бакланах. Потом о том,

что надо сейчас всей России в войне, в труде и в молча­

нии искать своего Христа и в нем себя найти. По­

том о нем, о его пути, о боли за него.

Мы сидим в самых дальних углах комнаты. Он у сто­

ла, я на диване у двери. В сумраке по близорукости я

его почти не вижу. Только тихий и усталый голос ино­

гда прерывает

м е н я , — значит, он тут. Да еще весь воз­

дух комнаты полон какого-то напряженного в н и м а н и я , —

слушает, значит.

Поздно, надо уходить. Часов пять утра. Блок серье¬

зен и прост.

72

— Завтра вы опять приходите. И так каждый день,

пока мы до чего-то не договоримся, пока не решим.

На улице дождь. Пустота. Быстро иду по сонному го­

роду. Надо его весь пересечь. Господи, как огромен

и страшен твой мир, и какую муку даешь ты твоим лю­

дям. На следующий день опять иду к Блоку.

У него опять такая же тишина. И так начинается изо

дня в день 16. Сейчас мне уже трудно различить, в ка­

кой раз что было сказано. Да и по существу это был еди­

ный разговор, единая встреча, прерванная случайны­

ми внешними часами пребыванья дома для сна, пищи,

отдыха.

Иногда разговор принимал простой житейский харак­

тер. Он мне рассказывал о различных людях, об отно­

шении к ним, о чужих стихах.

— Я вообще не очень люблю чужие стихи.

Однажды говорил о трагичности всяких людских отно­

шений. Они трагичны, потому что менее долговечны, чем

человеческая жизнь. И человек знает, что, добиваясь их

развития, добивается их смерти. И все же ускоряет

и ускоряет их ход. И легко заменить должный строй

души, подменить его, легко дать дорогу страстям.

Страсть — это казнь, в ней погибает все подлинное.

Страсть и измена — б л и з н е ц ы , — их нельзя разорвать.

И кончает неожиданно:

— Теперь давайте топить печь.

Топка печи у Блока — священнодействие. Он прино­

сит ровные березовые поленья. Огонь вспыхивает. Мы

садимся против печи и смотрим молча. Сначала длин­

ные, веселые языки пламени маслянисто и ласково ли­

жут сухую белесую кору березы и потухающими лента­

ми исчезают вверху. Потом дрова пылают. Мы смотрим

и смотрим, молчим и молчим. Вот с легким серебряным

звоном распадаются багровые угольки., Вот сноп искр

с дымом вместе уносится ввысь. И медленно слагаются

и вновь распадаются огненные письмена, и опять бегут

алые и черные

знаки.

В мире тихо. Россия спит. За окнами зеленые дуги

огней далекого порта. На улицах молчаливая ночь. Из­

редка внизу на набережной Пряжки одинокие шаги про­

хожего. Угли догорают. И начинается наш самый ответ­

ственный разговор.

— Кто вы, Александр Александрович? Если вы позо­

вете, за вами пойдут многие. Но было бы страшной

73

ошибкой думать, что вы вождь. Ничего, ничего у вас нет

такого, что бывает у вождя. Почему же пойдут? Вот и

я пойду, куда угодно, до самого конца. Потому что сей­

час — в вас как-то мы все, и вы — символ всей нашей

жизни, даже всей России символ. Перед гибелью, перед

смертью, Россия сосредоточила на вас все свои самые

страшные л у ч и , — и вы за нее, во имя ее, как бы образом

ее сгораете. Что мы можем? Что могу я, любя вас? Поту­

ш и т ь , — не можем, а если и могли бы, права не имеем:

таково ваше высокое и з б р а н и е , — гореть. Ничем, ничем

помочь вам нельзя.

Он слушает молча. Потом говорит:

— Я все это принимаю, потому что знаю давно.

Только дайте срок. Так оно все само собою и случится.

А у меня на душе все смешивается и спутывается.

Я знаю, что все на волоске над какой-то пропастью. На­

конец все становится ясным. В передней, перед моим

уходом, говорим о последних каких-то подробностях. Он

положил мне руки на плечи. Он принимает мое соуча­

стие. Он предостерегает нас обоих, чтобы это всегда было

именно так. Долго еще говорим. А за спокойными, уве­

ренными словами мне чудится вдруг что-то нежданное,

новое и по-новому страшное. Я напрягаю слух: откуда

опасность? Как отражать ее?

На следующий день меня задержали дома. Прихожу

позднее обыкновенного. Александр Александрович, ока­

зывается, ушел. Вернется поздно. Мне оставил письмо.

«Простите меня. Мне сейчас весело и туманно. Ушел

бродить. На время надо все кончить. А. Б. » .

Дверь закрывается. Я спускаюсь этажом ниже. Оста­

навливаюсь на площадке. Как же я уйду? Как я могу

уйти? Подымаюсь назад. Стою долго у запертой двери.

Потом решаюсь. Сажусь на верхней ступеньке. Я долж­

на дождаться, чтобы еще что-то раз навсегда закрепить.

Идут не м и н у т ы , — идут часы. Уже далеко за пол­