Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Сопровский Александр

Муд­ре­цы не спо­соб­ны ощу­тить жиз­не­ут­вер­ждаю­щую иг­ру твор­че­ских сил в этом ми­ре. Тра­ге­дию же это­го ми­ра, его уг­ро­зы, его не­уст­ро­ен­ность, не­спра­вед­ли­вость — они уви­деть бо­ят­ся, хо­тя в тай­не ду­ши ни­че­го, кро­ме не­спра­вед­ли­во­сти, в этом ми­ре не зна­ют. И вот они прив­но­сят в этот мир свою от­вле­чен­ную спра­вед­ли­вость.

Та­кой на­строй мыс­ли, од­на­ко, не­из­беж­но чре­ват уто­пи­ей. Дей­ст­ви­тель­но осу­ще­ст­в­ле­ние спра­вед­ли­во­сти мыс­лен­но пе­ре­но­сит­ся в бу­ду­щее. И тут-то зло, от ко­то­ро­го в на­стоя­щем хан­же­ски от­во­ра­чи­ва­лись, отом­стит за се­бя: оно уг­нез­дит­ся в бес­соз­на­тель­ном — и вы­ско­чит на по­верх­ность в этой са­мой меч­те о бу­ду­щем.

И ко­гда к бу­ду­щей спра­вед­ли­во­сти об­ра­ща­ют­ся Вил­дад и Са­фар —

уди­ви­тель­ное де­ло: вдруг ку­да-то про­ва­ли­ва­ет­ся ров­но по­ло­ви­на их спра­вед­ли­во­сти,— на­гра­да пра­вед­ным! Ос­та­ет­ся од­на толь­ко, втай­не ми­лая их серд­цу,— ка­ра для не­чес­ти­вых. Пир жес­то­ко­сти: бес­про­свет­ное ме­ха­ни­че­ское воз­дая­ние, сма­ко­ва­ние каз­ни.

А гла­за без­за­кон­ных ис­та­ют, и убе­жи­ще про­па­дет у них, и на­де­ж­да их ис­че­за­ет (II.20). — Да, свет у без­за­кон­но­го по­тух­нет, и не ос­та­нет­ся ис­кры от ог­ня его (18.5).— ...он по­па­дет в сеть свои­ми но­га­ми и по те­не­там хо­дить бу­дет. Пет­ля за­це­пит за но­гу его, и гра­би­тель уло­вит его. Скрыт­но раз­ло­же­ны по зем­ле сил­ки для не­го и за­пад­ни на до­ро­ге (18.8-10).— Змеи­ный яд он со­сет; умерт­вит его язык ехид­ны. Не ви­дать ему ручь­ев, рек, те­ку­щих мо­ло­ком и ме­дом (20.16). — Все мрач­ное со­кры­то внут­ри его; бу­дет по­жи­рать его огонь, ни­кем не раз­ду­вае­мый (20.26).

О Гос­под­нем уча­стии в этом пра­во­су­дии да­же для ви­ду уже не упо­ми­на­ет­ся. Нет тут мес­та его тор­же­ст­ву — в от­ли­чие, ска­жем, от псал­мов, где най­дут­ся чис­то внеш­не схо­жие от­рыв­ки. Раз­ве ис­ко­ре­нит­ся зло в этом раз­гу­ле мес­ти? Ко­го уте­шит эта жа­ж­да рас­пра­вы? По­дав­но уж — не Ио­ва, к уте­ше­нию ко­то­ро­го все это вро­де бы го­во­рит­ся... Нет мес­та Ио­ву в ми­ре муд­ре­цов.

Тру­сость. От­сут­ст­вие твор­че­ско­го да­ра, да­ра люб­ви. Яро­ст­ное бес­си­лие. Все это — не пред­мет на­уч­ной фи­ло­со­фии, все это — свой­ст­ва лич­но­сти, ее со­стоя­ния, за­про­сы ду­ши. Все это, од­на­ко, глуб­же фи­ло­со­фии. Как раз от­сю­да про­би­ва­ет­ся тот тол­чок, по­бу­ди­тель­ный им­пульс, не­по­сред­ст­вен­ный ли­ри­че­ский по­рыв, ко­то­рый и ока­зы­ва­ет ре­шаю­щее влия­ние на склад ума. Здесь ис­ток и фи­ло­соф­ских тен­ден­ций. Все это, ста­ло быть, не ме­нее су­ще­ст­вен­но, не­же­ли чис­то фи­ло­соф­ские па­рал­ле­ли. Та­ким об­ра­зом мож­но и в со­вре­мен­ной мыс­ли мно­гое по­нять.

В кни­ге Ио­ва раз­во­ра­чи­ва­ет­ся та­ин­ст­во не об идее, но о че­ло­ве­че­ской ду­ше.

От со­тво­ре­ния ми­ра шла схват­ка ме­ж­ду дву­мя про­ти­во­по­лож­ны­ми за­про­са­ми ду­ши, дик­то­вав­ши­ми два спо­со­ба жить. Вре­мя Ио­ва пред­ста­ет нам мо­ло­до­стью ми­ра. Но еще пре­ж­де Ио­ва, на са­мой за­ре ис­то­рии, в язы­че­ском Уре та же глу­хая сте­на раз­де­ля­ла дерз­ко­го ца­ря Гиль­га­ме­ша с тем же са­мым «ду­хом ра­зу­ме­ния», ко­то­ро­го ав­тор по­эмы «О все ви­дав­шем» пред­ста­вил как це­лый сонм язы­че­ских бо­жеств.

Гиль­га­меш весь свой век то­мил­ся по не­воз­мож­но­му. Да­же из­гнав из ми­ра зло — убив Хум­ба­бу, де­ти­ще хао­са — не был он удов­ле­тво­рен. Смерт­ный удел то­мил его. Ка­ки­ми же сло­ва­ми уте­ша­ли его бо­ги Эн­лиль, Ша­маш — и Си­ду­ри, хо­зяй­ка бо­гов?

Ты же хо­чешь, Гиль­га­меш, че­го не бы­ва­ло, с тех пор как мой ве­тер го­нит во­ды.

Гиль­га­меш, ку­да ты стре­мишь­ся? Жиз­ни, что ищешь ты, не най­дешь ты!

Бо­ги, ко­гда соз­да­ва­ли че­ло­ве­ка,— смерть они оп­ре­де­ли­ли че­ло­ве­ку, жизнь в сво­их ру­ках удер­жа­ли.

Та же сте­на. Не по се­бе ста­но­вит­ся от этих не­до­умен­ных во­про­ша­ний. Тут да­же не в том де­ло, кто прав, кто ви­но­ват. До­пус­тим да­же, что ме­со­по­там­ские бо­ги пра­вы — как по-сво­ему пра­вы в сво­ем бес­цвет­ном и без­звуч­ном ми­ре едом­ские муд­ре­цы. Толь­ко че­го сто­ит их пра­во­та? Че­му ра­до­вать­ся, ес­ли пра­вы они?..

Не Ио­ву жа­леть дру­зей. На их сто­ро­не си­ла. Са­мо­на­де­ян­ные, са­ми не хлеб­нув­шие го­ря, срав­ни­мо­го с го­рем Ио­ва,— они бьют ле­жа­че­го... Все же — их жаль. Эхом ка­кой-то тре­вож­ной тос­ки, за­та­ен­но­го боль­но­го со­мне­ния, пред­чув­ст­ви­ем не­дос­ти­жи­мо­го от­да­ют­ся сло­ва Ели­фа­за:

Что зна­ешь ты, че­го не зна­ли бы мы? что ра­зу­ме­ешь ты, че­го

не бы­ло бы и у нас? (15.9).

2

И от­ве­чал Иов и ска­зал: о, ес­ли бы вер­но взве­ше­ны бы­ли во­пли мои, и вме­сте с ни­ми по­ло­жи­ли на ве­сы стра­да­ние мое! Оно, вер­но, пе­ре­тя­ну­ло бы пе­сок мо­рей! От­то­го сло­ва мои не­ис­то­вы. Ибо стре­лы Все­дер­жи­те­ля во мне; яд их пьет дух мой; ужа­сы Бо­жии опол­чи­лись про­тив ме­ня (6.1-4).

Так что же ра­зу­ме­ет Иов, че­го не ра­зу­ме­ли бы муд­ре­цы? Он ра­зу­ме­ет: по­стиг­шие его ужа­сы — Бо­жьи. Не­муд­ре­но здесь раз­гля­деть лишь ус­той­чи­вый эпи­тет, от­не­ся его, как это лов­ко де­лал в по­доб­ных слу­ча­ях еще Спи­но­за, на счет тра­ди­ци­он­но­го ев­рей­ско­го сло­во­упот­реб­ле­ния. Но в слу­чае с Ио­вом от это­го эпи­те­та столь лег­ко не от­де­ла­ешь­ся. Кста­ти, ведь и «дух ра­зу­ме­ния» про­из­не­се­но бы­ло на том же язы­ке. Был-та­ки вы­бор у спо­ря­щих: под­слу­шать и вос­про­из­ве­сти го­лос ра­зу­ма — или ощу­тить на се­бе ужа­сы Бо­га! Для Ио­ва раз на­все­гда бес­спор­но уча­стие Бо­жие в его судь­бе — в том бу­до­ра­жа­щая си­ла его слов.

В при­ве­ден­ном зна­ме­ни­том от­рыв­ке обыч­но пре­ж­де все­го об­ра­ща­ет на се­бя вни­ма­ние то, что Иов дер­за­ет по­ло­жить «на ве­сы» свое лич­ное стра­да­ние. Ес­ли стра­да­ние ни­чтож­но­го смерт­но­го, ка­ким ви­дят че­ло­ве­ка муд­ре­цы, пе­ре­тя­нет на ве­сах пе­сок мо­рей («за­ко­ны при­ро­ды», во­об­ще объ­ек­тив­ную дан­ность по­зна­ния),— то на­ли­цо ре­ши­тель­ное «гно­сео­ло­ги­че­ское раз­ме­же­ва­ние» Ио­ва с со­бе­сед­ни­ка­ми. Иов мыс­лит ка­та­ст­ро­фи­че­ским лич­ным опы­том («эк­зи­стен­ци­аль­но»). Да и во­все не мыс­ли, но «во­пли» пред­став­ля­ет он на суд Бо­жий — и фи­ло­соф­ски это слиш­ком су­ще­ст­вен­но, ре­во­лю­ци­он­но.

Как по­всю­ду, од­на­ко, кни­га Ио­ва и здесь от­кры­ва­ет бо­лее глу­бо­кие, не­же­ли обоб­щен­но-фи­ло­соф­ские, пла­сты. Кни­га под­ни­ма­ет на свет что-то, ле­жа­щее в глу­би­не так­же и са­мой фи­ло­со­фии. Пе­ред на­ми не­срав­нен­ная ве­ра Ио­ва.

От­ме­та­ет­ся об­ви­не­ние муд­ре­цов Ио­ву в без­бо­жии. Ко­гда они чуть что взы­ва­ют к име­ни Божь­е­му — это объ­яс­ни­мо их су­хо-фа­та­ли­сти­че­ским па­фо­сом, тем, что Иов в их гла­зах за­ве­до­мо ви­но­вен, и тем, что с ни­ми са­ми­ми ни­ка­ких ужа­сов не про­изош­ло. Но ко­гда без ог­ляд­ки взы­ва­ет к Гос­по­ду Иов — без ви­ны, по его стра­ст­но­му убе­ж­де­нию, каз­ни­мый Гос­по­дом,— это не мо­жет не вы­звать изум­ле­ния. У нас, имен­но у нас, не мо­жет не вы­звать изум­ле­ния — да­же ес­ли пер­во­на­чаль­ные чи­та­те­ли Биб­лии вос­при­ни­ма­ли это ес­те­ст­вен­но. Вся со­вре­мен­ная мысль, ши­ре — куль­ту­ра, стро­ит­ся на со­мне­нии в бы­тии Бо­жи­ем. Да­же ре­ли­ги­оз­ные цен­но­сти при­ня­то ут­вер­ждать «от про­тив­но­го»: это и в схо­ла­сти­че­ском бо­го­сло­вии, ну­ж­дав­шем­ся в до­ка­за­тель­ст­вах бы­тия Бо­га, и во всей про­бле­ма­ти­ке До­сто­ев­ско­го, и у Бер­дяе­ва и т. д. Дер­зость Ио­ва буд­то бы чре­ва­та ко­щун­ст­вом,— наш, од­на­ко, век от­ве­ча­ет на все не­по­нят­ное, да­же на соб­ст­вен­ное не­уст­рой­ст­во,— со­мне­ни­ем не столь­ко да­же в муд­ро­сти или спра­вед­ли­во­сти Гос­по­да, сколь­ко в са­мом Его су­ще­ст­во­ва­нии!

И как на­ше­му ве­ку под­час од­на мысль о су­ще­ст­во­ва­нии Бо­га пред­ста­ет не­ле­пой — так ди­ка и не­до­пус­ти­ма для Ио­ва мысль об­рат­ная.

Все тут «на­обо­рот»! Яс­но ви­дя зло, не же­лая от­ре­шен­но при­зна­вать не­спра­вед­ли­вость — «выс­шей» спра­вед­ли­во­стью, не впа­дая в сми­ре­ние па­че гор­до­сти,— Иов ме­ж­ду тем не спо­со­бен лег­ко­мыс­лен­но от­вер­нуть­ся от Бо­га, как это де­ла­ем мы.

Сам во­прос: есть ли Бог,— пе­ред Ио­вом не вста­ет. Но, сколь бы ни ка­за­лось это се­го­дня про­ти­во­ре­чи­вым, рав­но не вста­ет пе­ред ним и дру­гой во­прос: «при­нять» или «не при­нять» не­за­слу­жен­ную бе­ду. Толь­ко на вто­рой этот во­прос Иов за­ве­до­мо от­ве­тит от­ри­ца­тель­но. Пе­ред па­мя­тью по­гиб­ших де­тей, пе­ред ос­корб­лен­ным ре­ли­ги­оз­ным чув­ст­вом — ни о ка­ком при­ня­тии не мо­жет быть и ре­чи. Как, од­на­ко, не мо­жет быть ре­чи и о том, что­бы усом­нить­ся в бы­тии Бо­га. Для Ио­ва бы­тие Бо­га ни­как не со­пря­же­но с при­ня­ти­ем зла. А для нас тут тай­на за се­мью пе­ча­тя­ми.