Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Сопровский Александр

Не­ви­нен я; не хо­чу знать ду­ши мо­ей, пре­зи­раю жизнь мою. Все од­но; по­это­му я ска­зал, что Он гу­бит и не­по­роч­но­го, и ви­нов­но­го. Ес­ли это­го по­ра­жа­ет Он би­чом вдруг, то пыт­ке не­вин­ных по­смеи­ва­ет­ся. Зем­ля от­да­на в ру­ки не­чес­ти­вых; ли­цо су­дей ее Он за­кры­ва­ет. Ес­ли не Он, то кто же? (9.21-24).

Иов не осу­ж­да­ет, но во­про­ша­ет. Он тут не за­да­ет­ся во­про­са­ми «по­че­му» и «для че­го» — тре­бу­ет толь­ко прав­ди­вой кар­ти­ны ми­ра. По­эзия бес­по­щад­ной судь­бы раз­би­ва­ет­ся о по­эзию бла­го­род­но­го не­до­уме­ния. Иов от­ка­зы­ва­ет­ся ис­хо­дить из то­го, что «долж­но

быть» — и ссы­ла­ет­ся с за­во­ра­жи­ваю­щей про­сто­той на рас­ска­зы оче­вид­цев.

Раз­ве вы не спра­ши­ва­ли у пу­те­ше­ст­вен­ни­ков и не­зна­ко­мы с их на­блю­де­ния­ми, что в день по­ги­бе­ли по­ща­жен бы­ва­ет зло­дей, в день гне­ва от­во­дит­ся в сто­ро­ну? Кто пре­дос­та­вит ему пред ли­цо путь его, и кто воз­даст ему за то, что он де­лал? Его про­во­жа­ют ко гро­бам и на мо­ги­ле его ста­вят стра­жу. Слад­ки для не­го глы­бы до­ли­ны, и за ним идет тол­па лю­дей, а иду­щим пе­ред ним нет чис­ла. Как же вы хо­ти­те уте­шать ме­ня пус­тым? В ва­ших от­ве­тах ос­та­ет­ся од­на ложь (21.29-34).

Об­раз без­на­ка­зан­но­го зла раз­рас­та­ет­ся, по­дав­ляя ли­це­мер­ную кар­ти­ну спра­вед­ли­во­го ми­ро­по­ряд­ка.

В го­ро­де лю­ди сто­нут, и ду­ша уби­вае­мых во­пит, и Бог не вос­кре­ша­ет то­го. (...) С рас­све­том вста­ет убий­ца, умер­щв­ля­ет бед­но­го и ни­ще­го, а но­чью бы­ва­ет во­ром. (...) В тем­но­те под­ка­пы­ва­ют­ся под до­мы, ко­то­рые днем они за­ме­ти­ли для се­бя; не зна­ют све­та. Ибо для них ут­ро — смерт­ная тень, так как они зна­ко­мы с ужа­са­ми смерт­ной те­ни. (...) А Он да­ет ему все для безо­пас­но­сти, (...) и очи Его ви­дят пу­ти их. (...) Ес­ли это не так,— кто об­ли­чит ме­ня во лжи и в ни­что об­ра­тит речь мою? (24.12-25).

Сме­лые ре­чи Ио­ва не толь­ко са­ми по­ра­жа­ют — по­ра­жа­ет и за ни­ми стоя­щая ре­ли­ги­оз­ная тра­ди­ция. Ка­кая ос­но­ван­ная на ду­том ав­то­ри­те­те идео­ло­гия по­зво­ли­ла бы об­на­ро­до­вать по­доб­ной си­лы до­во­ды, по ви­ди­мо­сти, про­тив нее на­прав­лен­ные — без не­мед­лен­но­го пря­мо­го оп­ро­вер­же­ния? Сам Гос­подь не об­ви­нит Ио­ва в кле­ве­те: Он бу­дет го­во­рить с дру­гом... А ка­ко­во слу­шать эти ре­чи муд­ре­цам: они-то убе­ж­де­ны, что их по­ня­тие о спра­вед­ли­во­сти есть бла­го­чес­тие — прав­ди­во это по­ня­тие или нет; ни­че­го, кро­ме ко­щун­ст­ва, они в сло­вах Ио­ва рас­слы­шать не мо­гут.

«Про­кля­ты­ми во­про­са­ми» за­тра­ги­ва­ют­ся не од­ни лишь яз­вы об­ще­ст­вен­но­го не­уст­рой­ст­ва. От­ча­я­нье Ио­ва про­сти­ра­ет­ся на весь ми­ро­по­ря­док, на не­уст­рой­ст­во ми­ро­вое. За не­по­ко­ле­би­мо­стью «за­ко­нов при­ро­ды», пе­ред ко­то­ры­ми пре­кло­ня­ют­ся и пре­кра­ща­ют мыс­лить муд­ре­цы, от­кры­ва­ет­ся Ио­ву ко­рень ми­ро­во­го не­уст­рой­ст­ва — смерть.

Для де­ре­ва есть на­де­ж­да, что оно, ес­ли и бу­дет сруб­ле­но, сно­ва ожи­вет, и от­рас­ли от не­го вы­хо­дить не пе­ре­ста­нут: ес­ли и ус­та­рел в зем­ле ко­рень его, и пень его за­мер в пы­ли, но лишь по­чуя­ло во­ду, оно да­ет от­пры­ски и пус­ка­ет вет­ки, как бы вновь по­са­жен­ное. А че­ло­век уми­ра­ет и рас­па­да­ет­ся; ото­шел, и где он? (14.7-10).

Го­во­рят, Вет­хий За­вет «не зна­ет» идеи бес­смер­тия. Хри­сти­ан­ст­во, ис­хо­дя из это­го, тол­ку­ют как «син­тез» иу­дей­ско­го мо­но­те­из­ма с от­кры­тым буд­то бы эл­ли­на­ми бес­смер­ти­ем ду­ши. Идет это по­ни­мае­ние от Фи­ло­на Алек­сан­д­рий­ско­го; оно по

вку­су ин­тел­лек­туа­лам; в этом ду­хе мыс­лил, на­при­мер, Бер­дя­ев. Глу­бо­ко­мыс­лие ин­тел­лек­ту­аль­ное край­не чре­ва­то ре­ли­ги­оз­ны­ми лег­ко­мыс­ли­ем. Да и про­сто че­ло­ве­че­ским: смерть ведь — де­ло, как бы ска­зать, че­рес­чур лич­ное; слиш­ком она за­тра­ги­ва­ет боль ка­ж­до­го че­ло­ве­ка, что­бы де­лать ее «мо­мен­том» про­цес­су­аль­но­го раз­ви­тия в ис­то­рии куль­ту­ры. Хри­сти­ан­ст­во же для хри­сти­ан — не «син­тез», но — един­ст­вен­ное и не­по­вто­ри­мое От­кро­ве­ние; его тем бо­лее из ис­то­рии куль­ту­ры не вы­ве­дешь... Чи­тая же кни­гу Ио­ва, нель­зя не за­ду­мать­ся: раз­ве бес­смер­тие не бес­по­кои­ло, по край­ней ме­ре, иу­де­ев? Эта тре­во­га в ре­чах Ио­ва дос­ти­га­ет вы­со­чай­ше­го на­пря­же­ния, за­став­ляя вспом­нить и Геф­си­ман­скую ночь.

Ко­гда ум­рет че­ло­век, то бу­дет ли он опять жить? Во все дни оп­ре­де­лен­но­го мне вре­ме­ни я ожи­дал бы, по­ка при­дет мне сме­на (14.14).

И тре­во­га эта в дру­гом, еще бо­лее не­ве­ро­ят­ном от­рыв­ке — об­ра­ща­ет­ся в дерз­но­вен­ную жа­ж­ду уви­деть Бо­га.

А я знаю, что Ис­ку­пи­тель мой жив, и Он в по­след­ний день вос­ста­вит из пра­ха рас­па­даю­щую­ся ко­жу мою сию, и я пло­ти мо­ей уз­рю Бо­га. Я уз­рю Его сам: мои гла­за, не гла­за дру­го­го, уви­дят Его (19.25-27).

Все это — на гра­ни ме­ж­ду про­ро­че­ст­вом и ко­щун­ст­вом. Пер­во­на­чаль­ные чи­та­те­ли кни­ги бы­ли про­ник­ну­ты пред­став­ле­ни­ем о смер­тель­ной опас­но­сти, гро­зя­щей то­му, кто ос­ме­лил­ся бы во­очию ли­це­зреть Бо­га. Здесь ги­бель и бес­смер­тие стал­ки­ва­ют­ся в рис­ко­ван­ной бли­зо­сти. Бес­смер­тие вы­ра­же­но уже в пря­мой на­де­ж­де («вос­ста­вит из пра­ха... ко­жу мою»), не в од­ном толь­ко смерт­ном том­ле­нии. На­мек на бу­ду­щее От­кро­ве­ние мер­ца­ет и в под­бо­ре слов — ес­ли вер­но, что Св. Иро­ним пе­ре­вел как Ис­ку­пи­тель ев­рей­ское сло­во «го­эл» (кров­ный мсти­тель, из­ба­ви­тель, ми­ло­серд­ный су­дья) по­то­му имен­но, что сло­во это рав­ви­ны-тал­му­ди­сты при­ме­ня­ли и к Мес­сии.

Но пре­ж­де все­го Бог Ио­ва — Тво­рец (как, впро­чем, и в пер­вом чле­не на­ше­го Сим­во­ла Ве­ры). Не­лег­ко увя­зать: как это в от­чая­нии Ио­ва — боль­ше на­де­ж­ды, не­же­ли в ка­жу­щем­ся при­ятии ми­ра муд­ре­ца­ми? По­че­му его чуть ли не ко­щун­ст­вен­ные во­пли да­ют ме­сто све­же­му ды­ха­нию про­ро­че­ст­ва? — Не по­то­му ли, что, яс­но раз­ли­чая не­уст­рой­ст­во ми­ра, Иов, с его обо­ст­рен­но-чут­кой ду­шой, так же яс­но раз­ли­ча­ет на ве­щах ми­ра пе­чать Твор­ца?

Как о Твор­це го­во­рят о Бо­ге и дру­зья Ио­ва. Но для них это — лишь фор­маль­ное, так ска­зать, при­зна­ние. При­зна­ние «од­но­го из пре­ди­ка­тов Бо­же­ст­ва». Иов чув­ст­ву­ет ина­че:

И под­лин­но: спро­си у ско­та, и нау­чит те­бя,— у пти­цы не­бес­ной, и воз­вес­тит те­бе; или по­бе­се­дуй с зем­лею, и на­ста­вит те­бя, и ска­жут те­бе ры­бы мор­ские. Кто во всем этом не уз­на­ет, что ру­ка Гос­по­да со­тво­ри­ла сие? (12.7-9).

И еще силь­нее, как бы пред­ва­ряя ско­рый от­вет Са­мо­го Гос­по­да из бу­ри:

Он рас­про­стер се­вер над пус­то­тою, по­ве­сил зем­лю ни на чем. Он за­клю­ча­ет во­ды в об­ла­ках Сво­их, и об­ла­ко не рас­се­да­ет­ся под ни­ми. Он по­ста­вил пре­стол Свой, рас­про­стер над ним об­ла­ко Свое (26.7-9).