Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Сопровский Александр

1. Бах­тин, по­хо­же, опо­здал со сво­ей оцен­кой на сто­ле­тие-дру­гое: по край­ней ме­ре, для той об­ста­нов­ки, в ко­то­рой са­мо­му ему при­шлось не­сколь­ко де­ся­ти­ле­тий жить и ра­бо­тать (под уг­ро­жаю­щие ру­ла­ды ра­дио­транс­ля­то­ра). В ос­но­ве «па­ни­ро­ни­че­ской» кон­цеп­ции Бах­ти­на сто­ит фи­гу­ра ос­нов­но­го «ре­че­во­го субъ­ек­та»: про­сто пи­са­тель(в от­ли­чие от «ве­щаю­ще­го» про­ро­ка, про­по­вед­ни­ка и т. д.). Фи­гу­ра та­кая и вправ­ду су­ще­ст­во­ва­ла. И яви­лась она не на пус­том мес­те.

Про­сто пи­са­тель— ге­рой но­во­го вре­ме­ни, вы­ра­зи­тель ев­ро­пей­ских тен­ден­ций воз­ро­ж­де­ния и про­све­ще­ния. Он — дея­тель ав­то­ном­ной куль­ту­ры, свое­об­раз­ный уча­ст­ник уг­луб­лен­но­го раз­де­ле­ния тру­да, пол­но­прав­ное ча­ст­ное ли­цо,— тип, окон­ча­тель­но вы­явив­ший­ся в XIX ве­ке.

Ав­то­но­ми­за­ция куль­ту­ры, уг­луб­лен­ное раз­де­ле­ние тру­да и от­чу­ж­де­ние ин­ди­ви­да со­про­во­ж­да­ли

ут­ра­ту че­ло­ве­ком куль­тур­ной ос­но­вы (в сред­ние ве­ка про­ни­зы­вав­шей и скре­п­ляв­шей са­мые раз­лич­ные сфе­ры че­ло­ве­че­ской дея­тель­но­сти). Па­рал­лель­но ут­ра­чи­ва­лось и то, что Бах­тин обоб­щен­но име­ну­ет пи­ром(т. е., празд­ни­ки, тес­но свя­зан­ные с тем же куль­том). Так, рез­кое со­кра­ще­ние празд­нич­ных дней в го­ду и од­но­сто­ро­нее вос­хва­ле­ние про­из­во­ди­тель­но­го тру­да — су­ще­ст­вен­ней­шие по­ло­же­ния в про­грам­ме каль­ви­ни­ст­ской Ре­фор­ма­ции. С дру­гой сто­ро­ны, про­цесс этот по­ло­жи­тель­нопод­дер­жи­вал­ся ук­ре­п­ле­ни­ем со­ци­аль­но-ма­те­ри­аль­но­го по­ло­же­ния ин­ди­ви­да, в на­деж­ном юри­ди­че­ском ог­ра­ж­де­нии рос­ла его жи­тей­ская са­мо­стоя­тель­ность. И в XIX ве­ке (воз­мож­но, сле­ду­ет сю­да при­плю­со­вать и на­ча­ло ны­неш­не­го: в осо­бен­но­сти это вер­но для Рос­сии) про­цесс этот дос­тиг куль­ми­на­ции.

Бла­го­об­раз­ный XIX век... но, как по­ка­за­ла в даль­ней­шем ис­то­рия, бла­го­об­ра­зие это ока­за­лось не­стой­ким и ма­ло чем га­ран­ти­ро­ван­ным.

Вот имен­но к не­му-то, к де­вят­на­дца­то­му — но ни­как не к ны­неш­не­му, не к на­ше­муны­неш­не­му — сто­ле­тию и ап­пе­ли­ру­ет (соз­на­тель­но или бес­соз­на­тель­но) Ми­ха­ил Бах­тин. От­ту­да (не­от­ку­да боль­ше!) яви­лась и пред­ста­ла его во­об­ра­же­нию фи­гу­ра про­сто пи­са­те­ля,— и уче­ный за­лю­бо­вал­ся этой фи­гу­рой в ее сво­бод­ном оди­но­че­ст­ве. Со­чи­ни­тель, кров­но ни с кем не свя­зан­ный, ни­ка­ким ав­то­ри­те­том не под­дер­жи­вае­мый,— за­то ни от ко­го и не за­ви­ся­щий. По­став­щик то­ва­ра сре­ди по­став­щи­ков то­ва­ров — но и вла­сте­лин об­ра­зов, яв­ляю­щих­ся ему в ми­ги оза­ре­ний... Без­о­руж­ный — но воо­ру­жен­ный иро­ни­ей, воз­вы­шаю­щий его над жал­ким ми­ром и над са­мим со­бою.

Что, од­на­ко, дал нам ны­неш­ний, по­тря­сен­ный ми­ро­вы­ми вой­на­ми и то­таль­ны­ми со­ци­аль­ны­ми экс­пе­ри­мен­та­ми, век? Он дал нам кар­ти­ну, гля­дя­щуюся па­ра­док­саль­но.

Вот За­пад: об­ще­ст­во как-ни­как бо­лее тра­ди­ци­он­ное, не­же­ли на­ше. Ка­за­лось бы, там и фи­гу­ра «про­сто пи­са­те­ля» мог­ла и долж­на бы­ла со­хра­нить­ся в бо­лее чис­том, не­же­ли у нас, ви­де? — ни­чуть не бы­ва­ло. Как не­стой­ким ока­за­лось бла­го­об­ра­зие XIX сто­ле­тия,— так не­стой­ка ны­неш­няя срав­ни­тель­ная тра­ди­ци­он­ность за­пад­но­го об­ще­ст­ва, в осо­бен­но­сти же — его куль­ту­ра. Пи­са­тель За­па­да (обоб­щен­но-ти­пи­че­ский, ра­зу­ме­ет­ся) по доб­рой во­ле не же­ла­етос­та­вать­ся «про­сто пи­са­те­лем». Ге­рой Бах­ти­на в без­на­деж­ном мень­шин­ст­ве; он, как пра­ви­ло, ис­по­ве­ду­ет ма­ло­поч­тен­ные (с точ­ки зре­ния ин­тел­ли­гент­ско­го боль­шин­ст­ва) кон­сер­ва­тив­ные взгля­ды. При­мер — Бор­хес. «Ле­вое» же боль­шин­ст­во, как буд­то бе­сов­ской го­ряч­кой одер­жи­мое, так и рвет­ся — во­пре­ки Бах­ти­ну!— в оче­редь за под­держ­кой ав­то­ри­те­та (вне­по­лож­но­го куль­ту­ре и уж не­пре­мен­но «про­грес­сив­но­го»: ка­кой-ни­будь ре­во­лю­ци­он­ной пар­тии, ли­бо аб­ст­ракт­ных «на­род­ных масс», ли­бо мо­ло­де­жи и т. д.). А не на­хо­дят ав­то­ри­тет­но­го дру­га — так на­хо­дят (не­на­ви­деть — ку­да про­ще, чем лю­бить!) ав­то­ри­тет­но­го вра­га. И вот Мар­кес (это — про­сто пи­са­тель? а ведь пи­са­тель не­дур­ной...) за­яв­ля­ет гор­до, что бро­са­ет пе­ро до тех пор, по­ка не сверг­нут Пи­но­че­та. И вот Кор­та­сар — то­же не по­след­ний пи­са­тель! — убе­ж­да­ет Мар­ке­са вер­нуть­ся к ли­те­ра­ту­ре: за­чем бы вы ду­ма­ли? что­бы ос­тать­ся вер­ным пи­са­тель­ско­му при­зва­нию? — нет, но по­то­му, что это боль­ше спо­соб­ст­во­ва­ло бы свер­же­нию Пи­но­че­та! Но де­ло да­же не в этих го­лых дек­ла­ра­ци­ях; тен­ден­ция мно­го глуб­же и ор­га­нич­ней. Ведь и на жан­ро­вом, на­при­мер, уров­не за­пад­ная ли­те­ра­ту­ра — во мно­гих ве­ду­щих на­прав­ле­ни­ях ее — стре­мит­ся к до­ку­мен­та­ли­сти­ке... Не си­дит­ся за­пад­но­му «про­сто пи­са­те­лю» за пись­мен­ным сто­лом. А под­час, те­ряя рас­су­док, на­чи­на­ют за­ви­до­вать «за­бо­те», про­яв­лен­ной по от­но­ше­нию к пи­са­те­лям в СССР (не со­об­ра­жая, что это — за­висть не­за­ви­си­мо­го че­ло­ве­ка к че­ло­ве­ку под­ку­п­лен­но­му...).

Иное де­ло — у нас. У нас ли­те­ра­ту­ра (как и вся куль­ту­ра) де­лит­ся на две, так ска­зать, зо­ны: ав­то­ри­тет­ная офи­ци­аль­ная — и по­дав­ляе­мая не­за­ви­си­мая. Обе вы­де­лить из сво­их ря­дов «про­сто пи­са­те­ля» не в со­стоя­нии: од­на не же­ла­ет, а вто­рая не мо­жет.

Офи­ци­аль­ный пи­са­тель ни­ко­им об­ра­зом не уме­ща­ет­ся в за­дан­ные Бах­ти­ным рам­ки «пи­са­те­ля без сти­ля и си­туа­ции». За ним — культ, а он — по пре­иму­ще­ст­ву слу­жи­тель это­го куль­та, хо­тя и без­ду­хов­но­го. В со­пос­тав­ле­нии со схе­мой Бах­ти­на ему при­ста­ло сред­нее по­ло­же­ние ме­ж­ду «жре­цом» и «при­двор­ным по­этом но­во­го вре­ме­ни»; под­час вы­па­да­ет на его до­лю и роль су­дьи. «Слу­же­ние» здесь во­все не ме­та­фо­рич­но: пи­са­тель пи­шет на за­дан­ную те­му, в за­дан­ном то­не, с за­дан­ны­ми вы­во­да­ми, он за­се­да­ет на ри­ту­аль­ных

со­б­ра­ни­ях, ему пред­пи­са­но ри­ту­аль­ное вос­хва­ле­ние во­ж­дей и еди­но­мыш­лен­ни­ков, а так­же ри­ту­аль­ная трав­ля про­тив­ни­ков. Куль­то­вым си­туа­ции со­от­вет­ст­ву­ют и «пи­ро­вые»: празд­ни­ки раз­но­го ро­да (хо­тя их чис­ло — впол­не в ду­хе каль­ви­ни­ст­ской тра­ди­ции! — силь­но уре­за­но): юби­леи, че­ст­во­ва­ния, бан­ке­ты. Празд­ни­ки так­же тре­бу­ют лич­но­го и твор­че­ско­го пи­са­тель­ско­го уча­стия. Не­хит­рое де­ло — по­сме­ять­ся над эти­ми ри­туа­ла­ми; пло­до­твор­ней, од­на­ко, бы­ло бы рас­смот­реть их во вре­мя при­су­щей сис­те­ма­тич­но­сти и тща­тель­но­сти, да­бы по­нять: ка­ким об­ра­зом ро­ди­лась и вы­жи­ла зло­ве­щая не­по­бе­ди­мость. Офи­ци­аль­но­му пи­са­те­лю при­су­ще един­ст­во сти­ля и си­туа­ции: он соз­на­ет это един­ст­во; он да­ле­ко не все­гда глуп; по­рой он по-сво­ему про­зор­лив. Вот один из адеп­тов куль­та — Фе­ликс Куз­не­цов — за­ме­ча­ет точ­но, что глав­ное в ли­те­ра­ту­ре — «...про­бле­ма пи­са­тель­ской по­зи­ции, а так­же про­бле­ма це­ло­ст­но­го взгля­да ли­те­ра­ту­ры на жизнь, вклю­чаю­ще­го в се­бя как сфе­ру гра­ж­дан­скую, так и сфе­ру ча­ст­ную» («ЛГ» 3.XII.1980, c. 4). Об­лик Ф. Куз­не­цо­ва ясен дос­та­точ­но, что­бы не со­мне­вать­ся, ка­кую та­кую по­зи­цию под­ра­зу­ме­ва­ет этот дея­тель. Од­на­ко, сно­ва же: не­труд­но со смеш­ком от­мах­нуть­ся от это­го, но по­лез­нее — по­раз­мыс­лить над тою же­лез­ной по­сле­до­ва­тель­но­стью, с ка­кой этот и дру­гие «пи­са­те­ли» про­во­дят свою ли­нию. Без­ду­хов­ность и про­даж­ность этой куль­ту­ры, ввер­гаю­щие ее в ни­что­же­ст­во, не мо­гут не от­тал­ки­вать; но не­воз­мож­но, увы, от­ри­цать сам факт по­бе­до­нос­но­го су­ще­ст­во­ва­ния этой ущерб­ной куль­ту­ры... Со­вет­ский пи­са­тель умыш­лен­но не же­ла­ет быть «про­сто пи­са­те­лем». В этом он по­до­бен за­пад­но­му кол­ле­ге, хо­тя «сти­ле­об­ра­зую­щие» си­туа­ции у них раз­лич­ны.

С дру­гой сто­ро­ны, пи­са­тель, пы­таю­щий­ся в на­ших ус­ло­ви­ях ра­бо­тать са­мо­стоя­тель­но, так­же не ста­но­вит­ся «про­сто пи­са­те­лем». Хо­тя он-то как раз — мо­жет быть, он один во всем ми­ре (не счи­тая ма­ло­го чис­ла край­них ре­ак­цио­не­ров на За­па­де) — к это­му и стре­мит­ся... По­то­му я и на­звал об­щую кар­ти­ну со­вре­мен­ной ли­те­ра­ту­ры па­ра­док­саль­ной: за­пад­ный пи­са­тель мо­жет, но не же­ла­ет за­нять по­зи­цию «про­сто пи­са­те­ля»,— наш же не­за­ви­си­мый пи­са­тель не мо­жет, хо­тя всей ду­шей же­ла­ет. Один толь­ко пар­тий­ный со­вет­ский пи­са­тель ра­вен се­бе, сво­ему сти­лю и сво­ей си­туа­ции.

У нас по­про­сту нет ус­ло­вий— со­ци­аль­но-ма­те­ри­аль­ных и юри­ди­че­ских — для су­ще­ст­во­ва­ния «про­сто пи­са­те­ля». Нет ус­ло­вий его об­ще­ст­вен­но­го при­зна­ния как пи­са­те­ля, нет шан­сов на про­фес­сио­наль­ный за­ра­бо­ток, но са­мое страш­ное — нет уве­рен­но­сти в том, что од­на­ж­ды не ос­ту­пишь­ся в безд­ну, от­ку­да и этот уни­зи­тель­ный ни­щий быт пред­ста­нет как же­лан­ная сво­бо­да. Мож­но бы­ло бы — с чис­то куль­тур­ной точ­ки зре­ния — счесть эти об­стоя­тель­ст­ва внеш­ни­ми, но сте­пень этих не­взгод та­ко­ва, что они от­нюдь не толь­ко про­ни­зы­ва­ют со­бою во всех на­прав­ле­ни­ях по­все­днев­ный быт, но — в этом за­клю­че­на прин­ци­пи­аль­ная осо­бен­ность — по­ся­га­ют на саму ду­шу. И не толь­ко твою, но и твоих близ­ких, дру­зей, еди­но­мыш­лен­ни­ков. По­это­му «от­влечь­ся» от этих об­стоя­тельств — оз­на­ча­ло бы от­влечь­ся от соб­ст­вен­ной со­вес­ти.

Это не мо­жет не ска­зать­ся и на внут­рен­них осо­бен­но­стях твор­че­ст­ва. Оно с не­из­беж­но­стью ок­ра­ши­ва­ет­ся в цве­та бу­шую­щих во­круг не­взгод. Мож­но и нуж­но си­лою ду­ха от­тал­ки­вать­ся от этих ус­ло­вий, воз­вы­шать­ся над ни­ми,— но ведь си­ла ду­ха — она про­яв­ля­ет­ся в этихус­ло­ви­ях, по кон­тра­сту с ни­ми, во­пре­ки им.

И в на­шей по­эзии вы­ра­бо­та­лось уже ро­див­шая­ся на этой поч­ве тра­ди­ция. Во­пре­ки Бах­ти­ну, дей­ст­вую­щий в этой тра­ди­ции ав­тор име­ет (хо­тя боль­шей ча­стью по­не­во­ле) как раз и си­туа­цию, и стиль. Это — си­туа­ция по­дав­ле­ния, это — стиль по­лу­под­поль­но­го брат­ст­ва, па­фос об­ре­чен­но­го, но не­по­бе­ди­мо­го дру­же­ст­ва — и ни­щей, а от­то­го бес­цен­ной люб­ви.

Все рас­хи­ще­но, пре­да­но, про­да­но,

Чер­ной смер­ти мель­ка­ло кры­ло,

Все го­лод­ной тос­кою из­гло­да­но,

От­че­го же нам ста­ло свет­ло?

го­во­рит Ах­ма­то­ва. С ин­тим­но­стью, не­мыс­ли­мой для про­сто пи­са­те­ля, об­ра­ща­ет­ся к ни­щен­ке-под­ру­ге Ман­дель­штам:

Мы с то­бой на кух­не по­си­дим,

Слад­ко пах­нет бе­лый ке­ро­син...

Эти сти­хи не­воз­мож­но про­чув­ст­во­вать с точ­ки зре­ния «про­сто ли­те­ра­ту­ры», нель­зя по­нять как «текст». Раз­ве в тек­сте не ре­за­нет по­на­ча­лу ду­рац­кая риф­ма «по­си­дим — ке­ро­син», а под ко­нец не раз­дра­жит ин­фан­тиль­ной сен­ти­мен­таль­но­стью по­же­ла­ние: «уе­хать на во­кзал, где бы нас ни­кто не оты­скал»? Замк­ну­тая в тек­сте, ин­то­на­ция сти­хов этих ум­рет: она стро­ит­ся в рас­че­те на ак­тив­ное со­пе­ре­жи­ва­ние слу­ша­те­ля, на «уз­на­ва­ние» об­щей ат­мо­сфе­ры — жут­ко-тре­вож­ной ат­мо­сфе­ры, ох­ва­тив­шей всю стра­ну и спло­тив­шей всю стра­ну и спло­тив­шей под­спуд­но луч­шую часть ее на­ро­да.