Алиса в стране Оплеух
Шрифт:
«Дяденька мохнатый, наверно, кавказец потому что – голенький по кладбищу бегаете, холодно вам, как пингвину в холодильнике «Бирюса»! – голосок тоненький, от него у меня кости лопались бамбуковыми палочками под ногами слона. – Заблудилась я, заплутала, а ведь к бабушке шла с добрыми намерениями, выпивку и угощение несла – прискорбный факт для молодой девицы, но для старушки — утешение, как и уринотерапия.
Села бы на самодельный реактивный снаряд, долетела бы до бабушки, но опасаюсь, что пороховые газы испортят мне юбочку, а маменька рассерчает, потому что
Отведите меня домой, к свету!» – сказала и за лапу меня осторожно взяла, будто жеребёнок губами с гроба сахар слизывает.
Мне от этой осторожности – адская боль — зашипела кожа, лапа обуглилась, дым идёт зловонный, потому что девочка – безгреховная, нецелованная, чистая, морально-устойчивая, как Пизанская башня.
С воплями и стенаниями я бросился прочь от девочки, проклинал её, мечтал, чтобы вурдалаки её сожрали с корзинкой и реактивным снарядом; только одну шалость за всю жизнь Красная Шапочка сделала – понюхала пирожки, что предназначаются для бабули – старой развратницы, которой уже уготован котёл с пшеничным кипящим маслом в аду.
Упрекал я себя за то, что возомнил выдающейся личностью, до склепа праведника кое-как доковылял – копыта чуть не обломал о венки, но сдюжил, потому что Цель у меня – узнать о Цели Жизни.
С трудом в склеп протиснулся, выталкивало меня, словно дирижабль из океана.
Подозреваю, что и не прошёл бы, если бы безгрешная девочка не дотронулась до меня, печать свою благочестивую – тьфу – поставила.
Праведник Симеон лежит отрешённый, прямыми тропками всю жизнь шёл мимо сенсаций и неразумных поступков, простой и в то же время – Великий в своей простоте, недоступный уже для некромантов и чертей – так недоступен виноград для коротконогой лисы.
Скорбел я, что не оживлю праведника, и не узнаю от него Цель Жизни чёрта; даже на пол упал возле каменного ложа Симеона, хвостом по мрамору бил, метёлкой полировал – да никому не нужен полированный каменный гроб – не индульгенция он, не суровая обстановка для чистописания.
На полу звякнуло, я поднял затейливое колечко железное, но с выбитой пробой девятьсот двадцать пятая – китайская подделка под серебро; на кольце – череп и кости – бальзам мне на душу, наверно, кто-то из паломников в давке обронил, надеялся на безболезненное напряжение мышц живота при запоре.
Колечко я припрятал – в аду продам, и пополз — с печалью и глубокой внутренней неудовлетворенностью – к выходу, но почувствовал спиной жар, будто на меня птица Феникс присела, мигрирующая, подобно иранцам.
Оглянулся, а из мёртвой руки праведника Симеона пергамент выпал, явно для меня; праведники тем и сильны, что даже отношения с нечистой силой их не пятнают, не покрывают ржавчиной позора и унижений.
Я пергамент выхватил – сердце стучит неровно, волнуюсь, верю, что покормят знания из пергамента, дадут мне ответ на вопрос «Для чего черти живут?»
Развернул – лапы дрожат, да и покалечены Красной Шапочкой, словно в кузне Вакулы, читаю:
«Чёрту – искушение»! – два слова, но мудрости
Не догадываюсь – Цель ли моей жизни — искушение, или праведник Симеон намекал на другое – на длинные волосы рыцаря в башне из слоновой кости, но после записки меня потянуло, будто пружина растянута, и возвращает в точку ноль.
Поддался я чувству, расслабился – так расслабляется самурай в отхожем месте.
Понесло меня через время и расстояние, через горы и морды, богатыря с Черномором видел, мимо пролетел, да не ухватился за богатыря, заробел.
Богатырь, хоть и грешен – Принцессы, пиры с фиолетовым крепким, невоздержанность в словах и поступках, но – на то он и богатырь – не берёт его даже нечистая сила, одаренная, с техническими новинками Гонконгского производства.
Сюда прилетел, в зеркало, и понял — ИСКУШЕНИЕ – вы, графиня Алиса!
С вашим телом, с вашими достоинствами внештатной балерины Галактического Союза многих искусите, даже себе оставите бочку искушения, прирожденная любительница остроумных грудей, генерал в области обольщения.
ПоднимИте, несравненная брюнетка, ногу выше головы – каждая балерина умеет, приучена поднимать ногу, а для балерины поднятая выше головы нога и танцы на столе среди бутылок – хлеб!
Графиня Алиса послушала чёрта, не удивилась, убеждала себя, что проверяет возможности нового организма – так прачка щелкает рычажками новой стиральной машины.
Подняла ногу выше головы, повернулась боком, заметила, что отражение в зеркале ногу не подняло, не поворачивается, живёт своей жизнью закулисной графини Алисы, чистой, но до боли родной, оттого, что — вторая половинка.
— Изумительно, пять баллов по шкале засахарившегося мёда! – чёрт икнул, подпрыгнул мелким бесом, но затем закручинился, словно подрезанный в драке полковник. — Когда-нибудь я с горечью бетономешальщика вспомню печальный факт, что не узнал – Цель ли Жизни чёрта – искушение, но ваши два настроения – уважение к глазам чёрта, так колышутся, что нет силы не дотронуться, разлюбезнейшая сторонница методов Солохи. – Чёрт высунул из зеркала лапу (со следами пятерни Красной Шапочки), ухватил графиню Алису за левую грудь, будто взял расписку в благочинности, захохотал открыто и вольно – шляхтич в селе Сорочаны.
Графиня Алиса прислушалась к ряду эмоций в теле, облачно вздохнула, похвалила грудь за отзывчивость, а затем со смертельной обидой раненой лебедушки вскрикнула:
— Мерзавец! Сэр чёрт, вы не монах!
Ты не за грудь меня ухватил, похотник с блудливыми очами, а мировоззрение моё колышешь, нарушаешь целостность мышления, оскорбляешь, оттого, что не Принц на Белом Коне и не сулишь мне горы золотые!
Вспомнишь своё рукоблудство, назовёшь себя порочным безумцем, да поздно будет – везде опаздываешь, надругатель над нравственностью! – графиня Алиса закипела Тульским самоваром, бросила кулак в зеркало – ожгло кожу, но кулак провалился, как в ледяную воду, ухватила чёрта за рыло, дёрнула на себя с надеждой – так Емеля тянет из проруби щуку.