Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)

Автор неизвестен

Встал со своего места Караджан, скинул верхнюю одежду, — одежду для борьбы надел, подпоясался — и вышел на майдан. Первым противником Караджана был объявлен Кошкулак-батыр.

Караджан обходит медленно майдан. Кошкулак — ему навстречу, пахлаван. Смотрят калмык и, все топчутся кругом. «Караджан был нашим кровным калмык ом, — Спутался с узбеком, с этим сосунком, — Может навсегда нам сделаться врагом!..» «Мы могучи оба!» — мыслит Кошкулак, — «Это силам проба!» — мыслит Кошкулак, — «Чтоб он сдох! — со злобой мыслит Кошкулак… — Подниму его — да стукну обземь так, Что зарою в землю, — подыхай, болван!» Кошкулак-батыр выходит на майдан, Скидывает он калмыцкий свой чапан, По пояс батырский обнажает стан. У калмык ов смех: «Попробуй, Караджан, Погляди, какой могучий пахлаван! Он тебя проучит, этот великан! Видишь, как свисают у него усы! Хвост не так пушист бывает у лисы, Длинной нет такой девической косы! Мыши забрались однажды в те усы, Поселились там — пошел от них приплод, Выследил мышей один проворный кот, — И в усах за ними гнался целый год. Вот какой батыр — калмык тот Кошкулак! С тыкву у него величиной кулак!..» Голову нагнув, идет, могуч, как бык, На Караджанбека вот такой калмык. Мыслит Караджан: «Вот это враг — так враг!» Сразу же схватив калмыка за кушак, Поднял он его — тряхнул, швырнул, да так, Что калмык усатый сразу в землю влип И, ревя медведем, тут же и погиб… И другой калмык выходит на майдан, Голос

у него не голос — барабан! Чтоб его батырский опоясать стан, Взять в пятьсот размахов надобно аркан. Караджан сказал: — Ты на меня? Изволь! — Обхватил, приподнял — бросил в Чилбир-чоль. Видит — на майдан еще калмык идет, Караджан-батыр стоит спокойно, ждет Подошел противник — подтянул живот, Караджан его легонько ткнул в живот, — Тот упал и душу богу отдает… И четвертый вышел на майдан борец — Всех богатырей калмыцких образец. Если крикнет он — весь мир бросает в дрожь. Ног таких огромных в мире не найдешь: Лишь из девяноста крупных бычьих кож На такие ноги кавуши сошьешь!.. С бранью тот калмык выходит на майдан. Двинулся к тому калмык уКараджан. В драке и в борьбе Караджанбек — знаток: Он калмыка сжал — калмык вздохнуть не мог, Чувствует калмык — приходит смертный срок. Караджан его хватает поперек, Через голову швыряет на песок, — Кончился калмык — лежит костей мешок! Караджан его с майдана уволок… И еще выходит на майдан калмык, Истинно громадный пахлаван-калмык, Если разъярится, если в гнев придет, Камень раскалится и растает лед. Девяносто дай ему верблюдиц в день, — Он сожрет их всех — и жрать еще не лень. След в песке оставит этот великан, — Можешь в след насыпать хоть мешок семян. Вот какой калмык явился на майдан! Осень подошла — цветник поблекший пуст, — Сядет и ворона на розовый куст. На Караджанбека вышел тот калмык — Смерти грозный клич услышал тот калмык. За кушак его Караджанбек взялся, Поднял калмык а— швырнул под небеса… На майдан другой калмык идет опять, — Ст оит он один иных батыров пять. Полномерных дважды шестьдесят аршин Алачи потребно на колпак ему, Целых девяносто надобно овчин Да еще одну бы на тельпак ему. Вот какой калмык тут вышел на майдан! С ним в борьбу вступает смелый Караджан: Он его хребет могучий перегнул И спиною наземь он его швырнул. Своего желанья не достиг калмык, — Лишь земли коснулся — кончился он вмиг! Снова одинок остался Караджан… И еще калмык выходит на майдан. Нашавандом был калмык тот — великан. Накурился он изрядно анашой, В голове его от анаши туман, — Караджану-беку объявляет бой. Этот нашаванд обличьем был таков: Шаг его считай за сто людских шагов, Шея, как у самых матер ых быков. Палицу держал он — и была она Пятистам локтям без десяти равна. Пиалу имел он — эта пиала Больше головного хауза была, — Восемнадцать их он выпивал до дна! Дважды девяносто надобно аршин, Чтобы для него скроить карман один. Вот какой калмык выходит на майдан! Был тот нашаванд, калмыцкий пахлаван, Тем сильней, чем больше анашой был пьян. Машет он руками, гневом обуян, — Двинулся ему навстречу Караджан, Смело стал бороться с пьяным силачом: Пятерых побил — и этот нипочем. Тот нажмет одним, а он — другим плечом, Топчутся они, и вся земля кругом Вспахана ногами, словно омачом. Нашаванд борцом весьма могучим слыл, Но борьбы искусство плохо изучил: Сразу слишком много сил он расточил, Караджан его нарочно горячил, Сам своих пока не расточая сил. Посмотри, каков тот Караджан-борец, — Силу приберег под самый он конец! Тот калмык моргнуть и глазом не успел, Как под облака под самые взлетел, — Так его швырнуть Караджанбек сумел! Головой он, верно, облако задел — И от анаши мгновенно отрезвел. Наземь он упал — и страшно захрипел, Смерти он своей уже в глаза смотрел. Так Караджанбек шестого одолел!.. Весь калмыцкий люд вскочил и зашумел. Тут седьмой калмык бороться захотел, Но, как первых шесть, и он не уцелел. У Караджанбека много было дел: Одолеть он всех противников хотел. Гору навалив калмыцких мертвых тел, — Выходите все! — он громко загудел. Так у девяноста силачей без двух Вышиб Караджан в единоборстве дух, Трупы их высокой кучей навалив. Кокальдаш-батыр один остался жив… Вечер наступил, и ночь была близка, На ночь прекратить борьбу пришлось пока.

Утром, переодевшись, вышел на майдан сам Алпамыш и стал вызывать Кокальдаша на бой. Говорит ему Кокальдаш-батыр:

— Не гордись, узбек, не надейся получить возлюбленную свою. Смотри, как бы не погиб ты здесь на чужбине. Лучше сразу уступи мне дочь узбека Байсары…

Слова эти услыхав, так ему ответил Алпамыш: — Видан ли подобный бек или тюря, Кто, любовью пылкой к девушке горя, Уступил врагу невесту бы свою, Если не погиб из-за нее в бою? Глупый ты, калмык! Об этом говоря, Время только тратишь в разговорах зря. Лучше выходи ты на майдан, дурак, — Там тебе ответ мой будет дан, дурак!.. — Обозлился, слыша это, Кокальдаш, С головы сорвал и бросил свой колпак; Крикнул: — Если так, ты душу мне отдашь! — Тут же он разделся, подпоясал стан, Минарета выше, — вышел на майдан. Машет он руками и, как лев, сердит — Пыль до облаков он на ходу клубит. Алпамыш с тревогой на него глядит: «Ну, а вдруг калмык узбека победит?!» Очень был свирепым Кокальдаш на вид. Из толпы меж тем несутся голоса: — Поскорей бы взяться вам за пояса! Тут бы стало ясно, кто сильней, слабей!.. — И за Алпамыша Кокальдаш взялся, И за Кокальдаша Алпамыш взялся, — Снова шум большой в народе поднялся: — Алпамыш! — кричат узбеки, — не робей! — Калмык икричат: — Э, Кокальдаш, смелей! — Силы не жалеет Алпамыш своей, Кокальдаш в борьбе становится все злей. Но ни Алпамыш не свалит калмык а, Ни калмык его не одолел пока. Гнут хребты друг другу или мнут бока — Хватка у того и этого крепка! На майдане два соперника-борца Борются, как два шакала-одинца, Только нет упорной их борьбе конца, — И народ не знает, кто же верх берет, И шумит, терпенье потеряв, народ…

Опасаясь за исход единоборства, Ай-Барчин обращается к Хакимбеку, — такое слово говоря:

— Розы куст в саду благоухан весной. Соловей поет, любовью пьян, весной. Вы не евнух ли, сын дяди, милый мой, Если своего соперника, увы, До сих пор в борьбе не одолели вы? Что с тобою стало, милый бек Хаким? Иль не дорога тебе Барчин-аим? Если ты с врагом не справишься своим, Я вместо тебя борьбу продолжу с ним. Мужества не меньше у твоей Барчин, Сил не меньше есть, чем у иных мужчин. Если ты столь слаб, мой бек, мой господин, Я сама сейчас, одевшись по-мужски, Перед всем народом выйду на майдан, Калмык атакого разобью в куски! Э, возлюбленный мой Алпамыш, мой хан! Что же ты молчишь, меня томишь, мой хан! Иль напрасно был ты с детства мне желан? Девушками ты осмеян, Хакимджан! Евнухом тебя они теперь зовут, — Девушек насмешки сердце мне сожгут. Люди от героев дел геройских ждут, Доблести дела потомки воспоют, Слабости дела навеки осмеют. Соберись же с духом, силу собери, Калмык а– врага, мой милый, побори! Если ж не поборешь — сам себя кори, — О любви ко мне молчи, не говори!.. — Ай-Барчин слова такие говорит. Долго Алпамыша бедного корит. Сердце Алпамыша от стыда горит, Жгучая слеза глаза ему слепит, — От любимой столько слышит он обид! Калмык ом ужели будет он побит? Чести

он своей ужель не отстоит? Силы неужель не удесятерит? Страстью соколиной Алпамыш кипит. Ярым гневом львиным Алпамыш горит, Силою тигриной Алпамыш налит: Калмык аон жмет — калмык едва стоит. Калмык аон гнет — хребет его трещит; От земли его он отрывает вдруг, В небо высоко его швыряет вдруг! Видя это чудо, весь народ шумит, Головы закинув, в небеса глядит, Как батыр огромный с неба вниз летит, — Альчиком игральным кажется на вид. В землю головой зарылся наш батыр — И погиб злосчастный Кокальдаш-батыр… Счастлив Алпамыш, горда Барчин-аим. Горе калмык ам — все плачут, млад и стар: Слишком им тяжелый нанесен удар, Цвет народа их в тот черный день зачах! Сколько их батыров там погибло — страх! У калмычек скольких слезы на глазах! Удручен судьбой, ушел калмыцкий шах, А за ним и весь народ его в слезах…

Песнь пятая

Калмык ам — печаль, узбекам — торжество. Десять тысяч юрт народа своего Байсары теперь к себе на пир зовет, — Дочь за Хакимбека замуж выдает. По степи Чилбирской, мчась во все концы, Эту весть разносят конные гонцы — И спешит на пир со всей степи народ. Байсары, одетый в бархат и атлас, Много белых юрт расставил напоказ, Много всякой снеди для гостей припас, — Выдает он замуж дочь, зеницу глаз! — Казаны неся, приходят повара, — Свадьбы наступает шумная пора. Калмык унет жизни со зла, Весь он посерел, как зола: Барчин-ай, как месяц, светла, Счастье с Алпамышем нашла, Свадьба Ай-Барчин весела! Сколько там верблюдов, коней! Нет гостям на свадьбе числа! Длится пир немало уж дней, Не было улаков шумней: За козлом бросают козла, Тучны все козлы и пестры, — Так вот пировал Байсары! Режут без числа овец-баранов тут, Режут лошадей — и то числа не чтут, Гости безотказно — все едят и пьют, День за днем улак в пяти местах ведут. Стариков почтенных избирают в суд; Споря об заклад, в улачную казну Спорщики немало золота несут. Седоков лихих какие сборы ждут! Пляшут плясуны, бубнисты в бубны бьют, О батырах славных шайры поют. Кто бы ни пришел — он гость желанный тут, Никого едой-питьем не обнесут, Да еще подарки всем гостям дают… Ровно сорок дней так пировали там — Стали разъезжаться люди по домам. Окружен гурьбой джигитов бек Хаким, Должен, как слуга, прислуживать он им: С древности такой обычай мы храним! Девушки теперь гурьбой к нему идут, Сходится к нему весь молодежный люд; Женщины готовят девять вкусных блюд, Эти блюда прямо к жениху несут, Но ему поесть кусочка не дадут, — Всё, как есть, до крошки дружки уплетут. А на блюдах куча денег золотых Вырастет на радость женщин-поварих. Бек-жених девичьим окружен кольцом, Рядом с ним костер веселый разожжен; Перед ним склоняясь до земли лицом, Девушки ведут его к невесте в дом. В доме застают почтенных стариков; Окружив Барчин (узбекский наш таков Свадебный обычай искони веков), Девушки, шумя, тесней смыкают круг, И с невестой вместе убегают вдруг, — Якобы ее похитили они. (Умыкали так невест в былые дни.) Свадебный таков узбекский наш обряд! Молодухи тоже покидают дом, Где невеста скрыта выпытать хотят, Но ее подружки им не говорят. Все-таки она находится потом. Ставленники мулл — так водится притом — Просят, чтоб невеста им дала ответ: Будет жениху согласье или нет? А она не может побороть стыда — И не отвечает им ни «нет», ни «да». Ставленники мулл отступятся тогда, — Девушкам вмешаться настает черед. Ту, что от нее согласие берет, Гости награждают от своих щедрот. (Сохранил такой обычай наш народ, Называется «открыть невесте рот».) Ставленник теперь назначен от Барчин, — Хакимбек ее согласье получил. Свадебный идет своим порядком чин.

Ставленники от обеих сторон вошли к собравшимся, и мулла опросил их. Получив ответы ставленников, которым за их свидетельство тоже кое-что перепало, мулла прочитал молитву. Хаким-беку также задано было несколько вопросов-условий, все это скрепили письменным брачным договором; молодых поздравив, остались все довольны и разошлись.

Бархатную юрту новобрачных пологом завесили. Хотел Хакимбек с несколькими др ужками своими в юрту войти, но женщины, бывшие там, показали по обычаю «смерть старухи», кое-что получили за это, но все-таки, жениха не впуская, — устроили «собачье рычание», — за это тоже получили кое-что и лишь тогда впустили жениха в юрту. [26] Хаким и дружки, все время кланяясь, за откинутый полог прошли; женщины дастархан перед ними разостлали, подали баранью грудинку. Дружки жениха, насытившись как следует, роздали женщинам тюбетейки, платки, платья. Исполнив все, что по обычаю положено, дружки жениха удалились. В это время толпа девушек, приведя Ай-Барчин в юрту, окружила Хакима, так говоря:

26

«Смерть старухи»и « собачье рычанье» — старинные народные свадебные обычаи. У входа в юрту ложится старуха, представляясь умершей; другая, изображая собаку, не подпускает жениха к невесте. Получив от жениха подарок, они удаляются.

— Ты теперь во власти девичьей, — исполни старый обычай!.. — Положили они жениха на белую кошму, бархатом подбитую, стали поднимать его. Тяжел был Хаким, — с трудом удалось девушкам чуть-чуть над землей приподнять его.

Тут вошли снова замужние женщины и, обычаю следуя, совершили над ними обряд «поглаживания волос» и «держания руки», [27] за что тоже одарены были. Несколько старух после этого ещо пошутили с новобрачными, сказав:

— Теперь — как хотите, так и забавляйтесь.

27

« Держание руки»,« поглаживание волос»— также свадебные обряды: жених, обычно через решетку юрты, подает невесте руку, обернутую шелковым платком; потом он поглаживает ее волосы. За это женщины, сопровождающие невесту, также получают от жениха подарки.

С этим они и ушли. Осталась юрта только для Хакимбека и для Барчин.

— Плач ёго погибших недругов услышь! — Брачную прочел молитву Алпамыш, И, соединившись с той, кого любил, Беды и невзгоды с нею позабыл, — Чашу наслажденья до утра он пил. Сбывшейся увидел он мечту свою! На заре уходит он в юрту свою, Девушки к нему — красавицы идут, О его здоровье справиться идут. Много молодух приходит и старух, — Золото на блюда им Хаким кладет: И такой обычай наш народ блюдет! Дружки жениха являются, — вожак От молодожена требует «улак». Исполняет бек, что просят от него: Каждый по козлу уносит от него. Караджан приходит к другу своему, — Гости воздают большую честь ему…

Дни за днями шли — Алпамыш с женою своей обратно в Конграт, на родину стал собираться, а с ним и весь десятитысячеюртный народ байсунский, с бием своим Байсары томившийся на чужбине, в калмыцкой стране.

Но сам Байсары, старый упрямец, обиды на брата своего не забыв, говорит: «Не поеду!..»

Приходят к нему большие и малые люди из народа его — уговорить его пытаются, так говоря:

— Весь твой народ уйдет, один ты на чужбине останешься, — где потом крылья возьмешь, если улететь захочешь? Крылья твои, сила твоя — десять тысяч юрт народа твоего! Останешься одиноким — горько раскаешься. Было время — уважаем ты был здесь, каждое слово твое законом звучало. На Тайча-хана, калмыцкого шаха, надеялся ты, думал, что он тебе навсегда искренним другом будет. Время прошло, — сколько обид претерпел ты здесь от калмык ов из-за посягательств их на дочь твою! Ты — старший над нами, — не упрямься, одумайся, не оставайся одиноким в стране врагов наших…

Выслушал Байсары слова сородичей своих, — так отвечает им:

— Проклят будь мой брат Байбури, — из-за него на мытарства обрек я себя. Сердце мое надломил он обидой, мне нанесенной, родину из-за него я покинул, а он в гордыне своей ни разу и не осведомился обо мне. Хоть бы и вернулся я, не быть мне тем, кем прежде я был. Раз уж так суждено, пусть сын брата моего увезет от меня дочь мою Барчин, а я — не поеду. Лучше пусть убит буду калмыками, а в Конграт никогда не вернусь…

Такой ответ дал он соплеменникам своим. Сообщили об этом люди Хакимбеку, — послал к нему Хаким посланцев своих, такой наказ им дав:

— Уговорите вы дядю — тестя моего, — боюсь, как бы кости свои не оставил он одинокими на чужбине, вдали от страны отцов своих.

Не внял старый гордец словам посланцев Хакима, никаких вразумлений их слушать не хотел, стоял на своем: «Не поеду!». Сказали ему:

— Подождем тебя еще сорок дней, — может быть, одумаешься.

Сорок дней раздумывал Байсары, совещался с народом своим, — все-таки при своем решении остался. Десять тысяч юрт племени байсунского вместе с Барчин-аим на родину откочевывают, — старый Байсары с домочадцами своими на чужбине остается.