Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)

Автор неизвестен

Выслушали его слова амальдары — и послали одного слугу к Барчин-аим. (Вышла Ай-Барчин из женской половины дома, видит — человек незнакомый ее дожидается.

— Подойди поближе, красавица, — сказал ей караван-баши. — Караванщики мы, купцы, — через страну калмыков проходили, отца твоего видели. Письмо тебе передать он поручил, — прочитаешь — сама все узнаешь…

Отдал караван-баши письмо Ай-Барчин, а сам отправился по торговым своим делам. Барчин письмо приняла, вернулась в женские покои, прочла письмо, — заплакала горько.

В это время Алпамыш в дверях показался, видит он — стоит его Барчин, плачет, письмо какое-то в руке держит. Опечалился он, спрашивает:

— Что случилось?

Сунула ему Барчин письмо в руку, — прочел Алпамыш, тоже сильно сердцем сокрушился, — стал утешать жену свою:

— Не плачь, — говорит, — не огорчайся так, — сяду я на коня, поеду опять в калмыцкую страну, — покажу им, чего не видели они, — отца твоего Байсары на родину привезу, встретишься ты с отцом своим, — радоваться, смеяться станешь. Так оно и лучше, может быть, выходит: прежде отец твой, дядя мой, сверх меры свою

гордость выказывал, — теперь, в таком униженном положении очутившись, сговорчивей будет, сам захочет вернуться на родину.

Успокоив Барчин, отправился Алпамыш к отцу своему — испросить у него разрешения на отъезд, — и такое слово сказал он старому Байбури.

— Слово я скажу, отец, прости меня, — В ту страну-чужбину отпусти меня. Слову моему сочувственно внемли: Караванщики пришли из той земли — Весть худую нам о дяде принесли. Дядя калмык ами очень угнетен, — Хочешь знать, всего скота лишился он! Если хочешь знать, то при своем скоте Старшим чабаном служить он принужден! Брат твой Байсары, мой дядя и мой тесть, С караваном нам прислал такую весть. Большее глумленье где на свете есть? У кого, скажи, на то терпенье есть? Можно ль калмык ам простить такой грабеж? Если хочешь знать, мне больше невтерпеж! Если мы смолчим, то где же наша честь? Думаю, желанье ты мое поймешь. Вот, отец, к чему свою клоню я речь: Сев на Байчибара, взяв алмазный меч, Калмык ов на муки я хочу обречь, Шаху Тайча-хану голову отсечь, От злокозней их Конграт наш уберечь, Дядю из ловушки вражеской извлечь. Вспыхнул боевой огонь в моей крови, Знаю, полон ты ко мне, отец, любви, — Сам перед собой душою не криви, — Отпусти меня в поход, благослови! За родного брата ведь и ты скорбишь, Лучше ты свою гордыню усмиришь, Чем Байсун-Конграт пред миром посрамишь! Говорит покорный сын твой Алпамыш.

Выслушав Алпамыша, бий Байбури сказал сыну своему такие слова:

— Светоч мой, теперь внемли усердно мне: Плохо ль ты живешь в родной большой стране? Подвиги большие совершив тогда, Ты уже бывал и в той чужой стране. Дальше будь теперь от вражьего гнезда. Знай, соизволенья на поход не дам: Много мук претерпишь и погибнешь там. Потакать не стану озорным мечтам. Дядю хочешь ты спасти из западни, — Мы тут без тебя что сделаем одни? Всем в конце концов отсчитаны их дни: Может быть, мой брат, твой дядя, там умрет, — Не умрет — так сам вернется в свой народ. Для чего ж тебе погибнуть не в черед? Милостив к моим преклонным будь годам. Хоть бы ты могучим был, как сам Рустам, Знай, что разрешенья на поход не дам!

На это слово Алпамыш своему отцу так ответил:

— Посуди, отец, не ехать как могу? Младший брат твой должен жертвой стать врагу? По таким делам не ехать как могу? Белый свой шишак надену броневой, В золотой своей кольчуге боевой, Вытянув из ножен меч алмазный свой, Я всю силу рук батырских напрягу, Брошусь на врага — не сдобровать врагу! Разъяренным я верблюдом зареву, Гневом загорясь, подобен стану льву, С тигра грозного я голову сорву! Ты меня негодным сыном не считай, Преданность мою чем хочешь испытай, Только моего пути не преграждай, — Слову своему я господин, отец! За меня бояться нет причин, отец! С калмык ами справлюсь и один, отец! Моего пути, прошу, не преграждай, — Отпусти меня, мой господин-отец!

Отвернувшись от сына, улегся Байбури — и так сказал ему:

— Покуда я жив, не отпущу тебя. Нужна была тебе дочь Байсары, — поехал ты в калмыцкий край — привез ее, сделал женой своей. А самого Байсары, брата моего, привезешь — куда посадишь: на голову, что ли?

Вернулся огорченный Алпамыш к Барчин, рассказал ей, что отец его ни за что отпустить не хочет. Расстроилась еще больше Барчин-ай, успокоиться не может, —

так говорит Алпамышу:

— Пословица есть: «Султан свою кость в обиду не даст…» А мой отец при твоей жизни — в такой обиде у калмыков! Э, Хакимджан, как видно, не любишь ты меня.

— Что же делать мне? Лишаюсь я ума! Не поедешь ты, поеду я сама. Пусть остатка жизни буду лишена, — Слава шахская мне больше не нужна! Своего отца проведать я должна. Как ни далека калмыцкая страна, По-мужски одевшись, вооружена, На любом коне отправлюсь я одна, — Пред отцом своим не буду я грешна! Знай, мне все на свете опостыло вдруг, Так я, бедненькая, загрустила вдруг. Отпусти меня, высокий хан-супруг, — Если ты не едешь, ехать я должна!..

Еще больше опечалясь, задумался Алпамыш: как быть ему?.. Родственник был у него, по имени Бектемир. Бектемир был беком конгратского колена тартувли, а сам Алпамыш был беком колена канджигали. Решил Алпамыш за советом к Бектемиру пойти. Пришел он к нему, — рассказал осе дело, — говорит:

— Сколько ни просил я отца, разрешения не дает, а жена моя, красавица, беспокоится очень, — сама, говорит, поедет. Что делать, не знаю, терпенья моего не стало. Как бы то ни было, сидеть нам сложа руки никак нельзя, надо в калмыцкую страну отправляться. Каков твой совет будет?..

Посовещались они между собой, — решили тайком от Байбури в поход итти. Присоединились к ним еще сорок джигитов. Поужинали они, в дорогу снарядились, коней оседлали, вооружились. Когда уже весь народ спал крепко, стали они выезжать потихоньку.

Вышел в это время старик Байбури во двор, — видит — они уже отправляются. Стал он впереди их, — говорит:

— Мой язык, пока я жив, правдивым будь! Хоть не во-время вы сели на коней, Беки-храбрецы, ваш путь счастливым будь! Я сказал: «Останься, вражий край забудь!» Я сказал: «Мою ты насмерть ранишь грудь!» — Послушанья ты не проявил ничуть. Беки-гордецы, ваш путь счастливым будь! Золотой кушак надеть ты поспешил, Бог тебя прости, мой сын, ты грех свершил, — Старого отца покоя ты лишил! Не в урочный час поход затеял ты. Мало видевшие — горячи, быстры, Много видевшие — холодны, мудры. Мать-отца покинув ради Байсары, Воевать идешь, нас не жалея, ты! С калмык ом тягаться не пришла пора. Сокол горд своим венцом из серебра. Сколько у меня имущества-добра! Мой наследник, шах Конграта, возвратись! Сокола душа возвышенно храбра. Тайно улетая с отчего двора, Не лети в тот край проклятый, возвратись!..

Сколько ни упрашивал их Байбурибий, никто ему в ответ слова не сказал. Так и уехали они.

Вернулся опечаленный Байбури в дом, подумал: «Э, плохо, что уехали они, просьбе моей не вняв, чувствую — не вернуться им из калмыцкой страны…»

В боевом задоре лихом, Сорок беков скачут верхом, Мчатся на просторе степном В темной непроглядной ночи. Свищут по тулпарам камчи! То степным, то горным путем Едут они ночью и днем. Кони расскакались в степях, Пышет пламя в конских ноздрях. Пена, накипая в пахах, Падает, как хлопок, во прах, — Конникам их резвость не в страх. Так при свете дня и впотьмах Сорок храбрецов-седоков Скачут в дальний край калмык ов. «Нам туда прибыть, — говорят, — Калмык ов разбить, — говорят, — Выродку их, шаху Тайче, Голову б срубить! — говорят. — Байсары спасем, — говорят. — Скот ему вернем, — говорят, — Увезем в Конграт!» — говорят. Храбрецы-тюри каковы, Витязи, смотри, каковы! С ними ты, калмык, не шути!.. Много разных стран по пути, Разный по пути разговор. Едут мертвой степью — куда Ворон не летал никогда. Мимо камышовых озер. Мимо бирюзовых озер Едут — утешается взор. Каменными кряжами шли, По ущельям-скважинам шли, — Мало ль было, много ли гор, — Девяносто гор перешли! Выйдя на зеленый простор, По земле, по вражьей пошли…