Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)
Шрифт:
Увидав себя заточенным в зиндан, сильно сокрушился Алпамыш душой и, раскаиваясь в своих оплошных делах, заплакал, так говоря:
— Суждено, увы, такое горе мне! Узник я в чужой, далекой стороне! В этом подземельи, в темной глубине Сколько лет придется жить в позоре мне? Вряд ли выбраться удастся вскоре мне! Был главой Конграта, счастлив был вполне, Был любим женой, утехой был родне, Был мечом, щитом своей Конграт-стране, — Все это прошло, минуло, как во сне! Обречен я сам с собой наедине В этой тесной яме, на холодном дне Вспоминать о каждом том свободном дне! Обо мне справляться кто придет сюда? В той стране моей, что мной была горда, Жив я, мертв ли — кто узнает и когда? Посчитают так: случилась с ним беда, — Он ушел в поход — и нет его следа. Старый мой отец, моя старуха мать, Долго-долго вам меня придется ждать! Об освобожденьи можно ль мне мечтать? Если бы имел я крылья, чтоб слетать, Чтобы о себе хоть весточку подать! Станешь там вдовою ты, моя жена! Ты, сестра моя, как горевать должна! Родина моя, защиты лишена, Ты не станешь ли врагом угнетена? Мощь моя была на благо вам нужна, — Бесполезной стать она обречена. Опозорен я перед своей страной, ЗаклеймитПеснь вторая
Прослышав о смерти Алпамыша, но истинной правды не добившись, затаила свое горе мужественная Барчин-аим и от всех в стороне плакала потихоньку над своей несчастной судьбой. Дни шли, месяцы текли, — вся родня сердцем сокрушалась, поверила в конце концов молве, — оделись все в черное, в скорбное. Так год прошел, — Байбури задал богатый поминальный пир по сыну своему — Алпамышу. Кончились поминки — вся родня одежды скорби с себя поснимала, а были и такие, что и самую скорбь позабыли…
Была у Байбури рабыня-наложница-персиянка — Бадам имя ей было. Байбури имел от нее сына по имени Ултан; плешивцем был он, — Ултантазом прозвали его. О самой Бадам, кто и какая она была, мы в другой раз расскажем. А пока — об Ултане, сыне ее, поговорим. При Алпамыше — кто с этим Ултаном считался? Сын наложницы-персиянки, ему, мол, трона не наследовать. Хоть и обижать его не обижали, — все-таки сын бия Байбури, живет все-таки при его доме, — не отказывается от него отец, — задирать-обижать его тоже нехорошо. А так — внимания на него не обращал никто. Одни только табунщики побаивались его, заискивали перед ним: «Все-таки бия сын, поставлен начальником над ними — от него мы зависим».
Когда Алпамыш на чужбину в поход отправился и сгинул там, — Байбури-бий, в горе по Алпамышу, одряхлел сразу, вкус потерял к управлению народом. А Ултан голову поднял, думает про себя: «Мой час пришел!» Действительно — приспешники у него нашлись, удалось Ултантазу власть захватить, — стал Ултан мухурдаром, чужаки, над конгратцами возвысились, глумились над ними.
Много времени не прошло — показал себя Ултан: мстить начал всем, кто не считался с ним раньше, приспешников своих на первые места поставил, самых достойных, заслуженных людей на последние места определил. Стал он с беками своими угнетать народ, — стон пошел в стране от правления их. А старого Байбури — отца своего и его байвучу — мать Алпамыша, слугами своими сделал, а Калдыргач-аим угнал он в степь к Бабир-озеру — верблюдов пасти. Больше всех боялся Ултантаз Караджана: обезоружил он его, коня у него отобрал, далеко в горы нелюдимые на Алатаг сослал его, под страхом смерти запретил ему с людьми встречаться и людям под страхом смерти запретил к нему приходить. А Барчин не трогал он, — так про нее решив: «Куда ей от меня деться, — все равно моей она стать должна. Раньше — позже ли, — мне достанется…» [30]
30
Раньше — позже ли, — мне достанется… — Согласно обычаю, по которому вдова старшего брата становится женой младшего брата. Обычай этот (так наз. «левират») известен у многих народов и является пережитком права всего рода на жену родича. Однако Ултантаз, как сын чужеземки, этого права не имел, почему его притязания на Барчин трактуются в эпосе как беззаконие, насилие.
Время шло, разговоров об Алпамыше все меньше становилось, многие забывать его стали, — никто уже почти не верил, что может он живым оказаться…
Барчин незадолго до отъезда Алпамыша на чужбину понесла от него. Когда у нее родился сын, она его Ядгаром назвала: [31] «Пусть памяткой будет мне по Алпамышу», — сказала она… Время шло, — подрастал Ядгар, Барчин часто усаживала сына перед собой и, себя утешая, так говорила ему:
— Был бы жив Ядгар, мой дорогой сынок! Выживет — в народе мужем станет он, Мужем став, заменит он отца в свой срок, — Слез моих тогда он высушит поток. Ултантаз теперь стал знатен и высок, — Не в черед схватил он власти поводок. Как высокомерен стал он и жесток! Лучшими людьми в стране он пренебрег, Худших — к своему правлению привлек. Мухурдар такой стране родной не впрок. Справедливости он не дает дорог, Путь насилья стал свободен и широк. Если весь Конграт поработить он мог, Если властен он, как всемогущий рок, Кто ему хоть слово скажет поперек? Знатных и простых согнул в бараний рог! Хоть и от рабыни был Ултан рожден, Все же к дому бия был он сопричтен, Все же назывался сыном Байбури. Но и престарелый бий-отец, смотри, Как последний раб Ултаном угнетен, — Быть его слугою старец принужден! Байвучу-старуху он на склоне дней Отдал в услуженье матери своей. Калдыргач-бедняжку как унизил он, — Из родного дома выгнал, выжил он! Он ее угнал на озеро Бабир — Стала Калдыргач верблюдов там пасти. Гнет обид подобных как перенести? Проклят будь такой несправедливый мир!.. Одинокая, она в степи живет, Слезы день за днем, беспомощная, льет. Изредка домой печально прибредет, — С маленьким Ядгаром сердце отведет. Сколько раз вокруг сиротки обойдет, Сколько раз его к своей груди прижмет, Скажет: «Мне другой утехи в жизни нет. Друг мой, брат, погиб — и не разыскан след, — Ты, Ядгар, от брата сохраненный свет!» Скажет Калдыргач — и, словно расцветет, Своего любимца нежно обоймет, На руки возьмет, к груди его31
Имя «Ядгар» означает «памятник».
Так вот — в горе и в униженьи жили они без Алпамыша под властью Ултантаза…
Дни за днями шли, месяцы и годы текли, — Алпамыш все в том же калмыцком зиндане пленником сидел. Смотрит он однажды из ямы своей вверх, видит — крылья над зинданом распластав, гусь кружит. Увидел гуся Алпамыш — и такие слова ему сказал:
— Ты не из Конграта ль в путь свой воспарил? Гусь простой на вид, не Хумаюн ли ты? [32] Тенью крыл своих меня зачем накрыл? Если б по-людскому ты заговорил, Вестью от родных меня бы ободрил! Не родни ль моей крылатый ты посол? В глубине зиндана как меня нашел? Своего врага терплю я произвол. До чего меня калмыцкий шах довел! Лишь вздохну — и слезы у меня в очах. Как я до сих пор в зиндане не зачах, Как не превратился от страданий в npax! Голову свою ношу ли на плечах? Да погибнут вражьи козни, мой аллах! Тварь крылатая, что кружишь надо мной? Ты не пролетал ли над моей страной, Не принес ли вестку от души родной? Гусь иль Хумаюн, что кружишь надо мной? Сидя в яме здесь, тоскую, как Юсуф, [33] Помощь получу ль такую, как Юсуф?.. Гусь иль Хумаюн, что кружишь надо мной? Не был ли подранен ты в пути стрелой?.. Гусю столько слов сказал шункар-Хаким! Гусь и сам ответил бы словам таким, — Только языком не обладал людским! Голову закинув, Алпамыш глядит, Видит — гусь все ниже, ниже все летит — Уже все да уже он круги чертит, Он чертит круги — и падает в зиндан, Падает от счастья рядом Хакимхан!32
Птица как вестник, посылаемый на родину с письмом родным или жене, — мотив, широко распространенный в эпосе тюркских народов. Хумаюн— волшебная птица, птица счастья (Гамаюн).
33
Юсуф(см. выше, примеч. к стр. 51) — по преданию, был брошен братьями своими в пустой колодец в пустыне и подобран проходившим купеческим караваном.
Алпамыш взял гуся в руки — и видит: одна нога у птицы сломана, крыло одно стрелой поранено, — совсем обессилел гусь, — потому и в зиндан упал. Говорит сам себе Алпамыш:
— В своей стране, на озере Бабир бывая, может быть, я этого самого гуся здоровым встречал. А теперь, когда сам я в зиндане глубоком лежу, на волю выйти не могу, встретился мне этот гусь покалеченным, — летать больше не может!..
Отвык Алпамыш в зиндане от разговора с людьми, — стал он с гусем целые дни беседовать. Много дней провел он с больным гусем, пока раны его не зажили. Стал гусь полетывать над дном зиндана, — в путь готовился. Написал Хакимбек письмо, гусю под крыло подвязал — и такие слова ему говорит:
— Пояс у меня златочервонный есть, От печали разум помраченный есть, Стыд ошибки, мною совершенной, есть. Там, в стране Конграт, на родине моей, Байбури, отец мой огорченный, есть, — Жалобу мою скорей доставь ему… Край Конграт родной опустошен теперь, В том краю мой дом меня лишен теперь. Матери моей там слышен стон теперь, — Жалобу мою ты ей доставь скорей… Был я давулбазом, той страны главой. Там моя жена Барчин живет вдовой, — Как ей знать, что муж ее Хаким живой! Жалобу мою жене моей доставь… Плачу я все дни — так боль моя остра, Там насильник есть, — не знать ему добра! — Близко не ходите от его шатра. Соутробница моя там есть — сестра, — Жалобу мою сестре моей доставь. Поздней осенью цветок взращенный есть, — Сын там, без меня уже рожденный, есть, Сирота, Ядгаром нареченный, есть, — Жалобу мою Ядгару ты доставь!.. У меня в Конграте друг желанный есть, Караджан-батыр, мой брат названый, есть, Караджану эту жалобу доставь!.. — Что поделать, если я упал, увы, Если мой венец свалился с головы!.. Волей божьей есть в моей стране Конграт Брат мой Ултантаз, несоутробный брат, — Он теперь страны властитель, говорят. Ултантазу жалобу мою доставь… Осторожным будь, гонец мой — гусь, в пути: С ястребиных троп подальше свороти, Хищников иных крылатых облети. След гусиный свой ты в небе замети, — За оплошность жизнью ты не заплати. К моему несчастью сердце обрати, — Должен ты письмо до места донести! Гусехвата ты не повстречай, орла, Не коснись тебя охотничья стрела! Осмотрителен в полете будь! Лети! Не теряй письма! Счастливый путь! Лети! Сослужи мне службу, мой приятель, гусь, — Вся моя надежда ка тебя, клянусь!.. Гусю Алпамыш такой наказ дает, Много на прощанье слез из глаз он льет. Слово бека понял гусь залетный тот, — Вылетел из ямы — полетел в полет. Он уже, крылатый арзачи, далек, — Алпамыш в зиндане снова одинок. Э, как тот зиндан безвыходно глубок!.. Очень Алпамыша гусь-посланник чтит, — Жалобу его он под крылом таит, Дальше все и дальше по небу летит. Вот как он в Конграт послание стремит: Отдыхая днем, он держит ночью путь, Ночью отдыхая, днем он поспешит, Где бы ни пристал, недолго он стоит. Он уже пятнадцать дней-ночей в пути. Сколько снежных гор высоких миновал! Шакаман-горы он видит перевал, — Для привала гусь его облюбовал. Крылья у него замлели, — он устал. Наставленья бека гусь не забывал,— Справа, слева гору он обозревал, — Хищников на той горе не увидал. Опустился гусь — и волю сердцу дал, — Громко, по-гусачьи, он загоготал!..Эта Шакаман-гора людьми обитаема была. Жители горы ничем другим не питались, кроме птичьего мяса. Все они поэтому охотниками были, очень метко по птицам перелетным стреляли, — редкостью было, чтобы кто-нибудь, целясь в самую быстролетную птицу, не подстрелил ее. Если у кого-нибудь неудача бывала, надолго оставалось имя его позором покрытым.
Жила на той горе Шакаман старуха одна со своим сыном. Когда гусь, алпамышев посол, в сторону калмыцкой страны летел, сын старухи этой охотился за ним, — стрельнул в него, но стрела только подранила гуся — и он улетел с поврежденным крылом. Потому-то и упал он в зиндан к Алпамышу.
Опозорился тогда сын старухи, слава худая про него в народе пошла. Очень был огорчен молодой охотник, так что даже заболел, в постель слег — и чахнул с каждым днем… Лежит он так в постели, слышит однажды — гусь гогочет, — голос у гуся знакомый! Тот это гусь! Как ни болен был охотник, сразу легче стало ему. Поднял он голову с подушки — и матери своей говорит.
— Прилетел опять тот самый гусь — мой враг! Слышу я, гогочет где-то он, дурак. В сердце я ношу позора черный мрак, — Гуся упустить нельзя теперь никак! Ты мой лук и стрелы приготовь-ка, мать, — Я пойду свою ошибку исправлять. Я тебе скажу, что этот гусь хромой — Лучшее лекарство, лучший лекарь мой! Знай, что без него я не вернусь домой!..