Анатомия «кремлевского дела»

Красноперов Василий Макарович

Ему, вероятно, лет сорок. Он был экономистом какого-то ленинградского учреждения, а теперь живет, вероятно, на пенсии [434] .

Можно допустить, что данная ситуация и явное отсутствие повышенного интереса к ней у чекистов объяснялись серьезной болезнью “Жени” Розенфельда.

Далее следователи занесли в протокол еще одно интересное признание Королькова. Подобно В. А. Баруту, который, как сообщала доносчица Буркова, “покрывал всячески все служебные промахи Мухановой и часто исполнял, которую она не могла выполнить, работу за нее” [435] , Корольков оказывал помощь в библиотечной работе Нине Розенфельд: он получал от нее иностранную литературу из кремлевской библиотеки,

434

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 139.

435

Там же. Д. 103. Л. 15.

в

частности… немецкие фашистские газеты “Фолькише Беобахтер” и другие иллюстрированные журналы. Давала она их мне для того, чтобы я составлял по этим материалам библиографические указания “Советика”, которые, по ее словам, были ей необходимы по роду ее работы в библиотеке… Примерно в прошлом году или несколько раньше по ее поручению я составлял по материалам советских газет указатель по вопросам состояния нашего транспорта… По объяснениям Н. А. Розенфельд, эти обзоры составлялись для членов правительства [436] .

436

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 139–140.

В отличие от В. А. Барута, который помогал Екатерине Мухановой совершенно бесплатно, так сказать, по любви, Корольков (нередко посещавший квартиру Розенфельдов в сопровождении своей супруги, Евгении Орнатской, которую Нина Александровна, да и Николай Борисович тоже знали по мюнхенской художественной школе Холлоши) признался следователю, что получал от Нины Александровны вознаграждение за свою помощь в размере примерно 60 рублей. Можно было бы упрекнуть его в прижимистости, но мешает этому то, что на допросе 17 марта 1935 года Нина Александровна отрицала факт передачи Королькову денежного вознаграждения, утверждая, что с его стороны имела место “товарищеская помощь” [437] . Возможно, Корольков слукавил, не желая признаваться в том, что оказывал террористке услуги безвозмездно, исключительно по дружескому к ней расположению.

437

Там же. Д. 109. Л. 10.

Показал Корольков и о слухах, “распространяемых” Ниной Розенфельд: она будто бы

говорила в присутствии меня и моей жены о том, что Аллилуева умерла неестественной смертью и что виновником ее смерти является Сталин. Она говорила нам также о том, что занимающие высокие посты лица имеют своих фавориток. О тов. Кирове она говорила, что он был убит на личной почве, из-за жены Николаева, и что жена Николаева, по ее словам, красивая женщина, после убийства Кирова осталась жить в Ленинграде и не была репрессирована [438] .

438

Там же. Д. 108. Л. 142–143.

Как видим, точными сведениями о следствии по делу об убийстве Кирова не располагала даже работавшая в Кремле и тесно общавшаяся с Енукидзе Нина Розенфельд. В противном случае ей было бы известно об аресте жены Леонида Николаева Мильды Драуле, произведенном чекистами сразу же после убийства “народного трибуна”. Ее расстреляли по приговору суда в ночь на 10 марта 1935 года, то есть буквально за день до того, как Корольков дал следователям вышеприведенные показания.

На всякий случай (чтобы сподручней было измышлять “теракт”) следователи получили у Королькова показания о том, что Н. А. Розенфельд “какими-то путями легко могла доставать пропуска на Красную площадь” [439] в дни парадов и торжеств. Дважды Корольков получал такие пропуска для своего приятеля, того самого приемного сына чайного фабриканта, Н. К. Попова. Следователи начали было задавать о нем вопросы, видимо раздумывая, не пристегнуть ли и Попова к “террористам”, но почему-то быстро отказались от этой затеи. Осталось лишь предъявить самому Королькову обвинения в “терроризме”, которые тот испуганно отверг, покаявшись лишь в том, что не сообщил о настроениях Розенфельдов “куда надо” – за это он просил покарать его надлежащим образом.

439

Там же. Л. 140–141.

56

Двенадцатого марта следователи Каган и Сидоров вызвали на очередной допрос Лёну Раевскую. Еще 7 марта Сидоров, “рассмотрев следственный материал по делу № 910” [440] , добавил к предполагаемому обвинению по 58-й статье пункты 8 и 11 (террор и организационная деятельность). Теперь надо было получать от Лёны признание в террористических намерениях. Для начала ей напомнили о разговорах, которые она вела с другими библиотекаршами по поводу “возможности совершения террористического акта над членами правительства” [441] , а также (со ссылкой на протокол от 30 января – именно тогда Лёну допросили в первый раз) по поводу охраны Кремля и членов правительства. На деле библиотекарши просто обсуждали усиление мер безопасности, из-за которого изменился привычный им путь прохода в Кремль к месту работы. Естественно, что Лёна, несмотря на нажим следователей, отказывалась признать наличие злого умысла в этой болтовне. Следователи пустили в ход показания подруг Лёны по работе – Гордеевой, Жашковой, а также Клавдии Синелобовой – о том, что

Лёна интересовалась местоположением квартиры Сталина, но Лёна упорствовала и отрицала какой-либо интерес к этому предмету. Тогда следователи предъявили ей показания Екатерины Мухановой и Нины Розенфельд от 8 и 10 марта соответственно, в которых утверждалось, что Лёна входила в состав “антисоветской группы” и принимала участие в подготовке покушения на Сталина. Но и это не оказало должного воздействия. Впрочем, и следователи не пытались любой ценой вырвать у Лёны признание – они решили, что в данном случае при составлении обвинительного заключения можно будет применить обычную формулировку: “достаточно изобличается показаниями других подследственных”. Одновременно было решено сосредоточить усилия на допросах Мухановой и Розенфельд и на получении как можно большего объема компрометирующих их показаний. Следователям Гендину и Пассову было снова поручено допросить брата Екатерины Мухановой Константина, и они “работали” с ним в течение двух дней, 12 и 13 марта. Но результаты оказались весьма скромными. Например, связи Мухановой с Белым движением установить толком не удалось. Зачем-то стали выяснять, какую “клевету” Муханова распространяла о Куйбышеве. По словам Константина, Екатерина утверждала, что тот —

440

“Вспоминай меня, глядя на небо…” “Кремлевское дело” и процессы 1930– х годов в судьбе семьи Урусовых – Раевских. Письма. Дневники. Документы. М.: Русский путь, 2016, с. 12.

441

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 153.

пьяница, не является человеком государственного масштаба и продвигается благодаря тому, что он является “ловким царедворцем”. Когда Куйбышев был назначен председателем Госплана, Екатерина возмущалась этим назначением, говоря, что “пьяницу назначают на столь ответственный пост” [442] .

Источником этой “клеветы” являлась первая жена Куйбышева – А. Н. Клушина, которая в прошлом была гимназической подругой Екатерины в Самаре. Все это пока что не имело для следствия большого значения. Параллельно (13 марта) следователь Сидоров провел допрос бывшей сотрудницы Правительственной библиотеки Антонины Шараповой, у которой в изъятой при обыске записной книжке удачно обнаружились телефоны Нины Розенфельд и Екатерины Мухановой. Следователь постарался получить от Шараповой как можно больше компромата. В итоге удалось добиться того, что Антонина Федоровна охарактеризовала своего бывшего сослуживца Г. К. Вебера, а также Муханову и Розенфельд как “антисоветский элемент”, рассказав следователю о разговорах, которые она вела с двумя последними:

442

Там же. Л. 174.

Розенфельд в беседах, которые были у нас, выражала в резкой форме свое отрицательное отношение к политике советской власти и коммунистической партии. Она говорила, что в стране существует режим, который гнетет и убивает все живое, что страна идет к гибели. Во всем они винили Сталина, которому давали злобные, клеветнические характеристики и против которого постоянно делали контрреволюционные выпады. Она выражала также озлобление против Молотова, делая контрреволюционные выпады и против него. Для Розенфельд характерна озлобленность, которая направлена у нее в первую очередь против Сталина. Муханова высказывалась в этом же духе, но была со мной гораздо более сдержанна. Розенфельд говорила мне, что Муханова полностью с нею солидарна [443] .

443

Там же. Л. 160.

Но следователю этого было мало, простые разговоры его уже не интересовали; он тут же потребовал, чтобы Шарапова рассказала о “контрреволюционной” деятельности Мухановой и Розенфельд. Поняв, что дело принимает совсем плохой оборот, Антонина попробовала уйти в “глухую несознанку”, но это ей не удалось – Сидоров решил не церемониться с подследственной. Не выдержав угроз следователя, Шарапова призналась:

Розенфельд высказывала мне террористические настроения. Она неоднократно в 1933 и 1934 гг. высказывала мне свое желание лично убить Сталина. В ее планы я посвящена не была [444] .

444

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 161.

Но 13 марта и этого уже было недостаточно. Следователь заявил, что не верит, будто Шарапова не знала о террористических планах, предъявил ей обвинение в подготовке теракта и потребовал признания вины. Потрясенная Шарапова подчинилась, но все же смогла удержаться от подтверждения самого тяжкого обвинения – непосредственного участия в терроре:

Признаю себя виновной в том, что знала о контрреволюционных взглядах Розенфельд Н. А. и Мухановой Е. К. и принимала участие в ряде бесед контрреволюционного характера. Признаю себя виновной также в том, что принимала участие в беседах террористического характера, в которых шла речь об убийстве Сталина, и в том, что не известила органы власти обо всем этом [445] .

445

Там же.