Анатомия «кремлевского дела»

Красноперов Василий Макарович

Таким образом, чекисты худо-бедно подготовились к визиту Валериана Осинского на Лубянку. Возможно, они даже радовались тому, что Сталин теперь сможет поиздеваться над Осинским-страшим. Тот получит возможность ознакомиться с признательными показаниями сына, и ему ничего не останется, как согласиться с действиями НКВД. Однако все вышло не так. Сталин в силу каких-то причин решил пока что пощадить Свердлова и Осинского, тем более что за молодежь хлопотал не только Осинский-старший, но, по-видимому, и вдова Якова Свердлова. Много позже, в 1953 году, Андрей Свердлов вспоминал в письме Г. М. Маленкову с просьбой о реабилитации: “В 1935 г. я был сурово наказан за свои прошлые ошибки. Меня арестовали и освободили только после вмешательства товарища Сталина, которому был передан написанный мною еще в 1931 г. документ, характеризовавший мое отношение уже тогда к правотроцкистской сволочи” [580] . О каком документе идет речь – неизвестно, но вряд ли он сыграл ключевую роль в освобождении молодых “террористов” – ведь Вадим Осинский к этому документу отношения не имел. (Свердлова арестовывали еще дважды; на второй раз, в 1952 году, он написал самому Сталину, вспоминая свой арест 1938 года, поводом для которого, по его словам, стали

показания Осинского, “не содержавшие ни слова правды” [581] , – у чекистов все шло в дело. В 1938 году его освободили, но в 1952-м, в условиях гонений на “еврейских националистов” и разворота “дела Абакумова – Шварцмана”, об освобождении не могло быть и речи.) Но, по всей видимости, в 1935 году в планы Сталина входил удар лишь по Каменеву и Енукидзе, и вождь старался избегать ненужных помех и отвлечений. Поэтому он дал указание Ежову пригасить дело “младотеррористов”. Всех подробностей мы пока не знаем; известно лишь, что уже 10 апреля 1935 года освобожденные из заключения Осинский-младший и Андрей Свердлов предстали перед Ежовым, который сообщил им, что они смогут ходатайствовать о своем восстановлении в ВЛКСМ и ВКП(б) (Андрей Свердлов с 1932 года был кандидатом ВКП(б)) не ранее ноября, причем вопрос о восстановлении должен будет решаться соответствующими организациями Академии механизации и моторизации РККА, слушателями последнего курса которой молодые люди являлись на момент ареста. Нечего и говорить, что Свердлова и Осинского тут же восстановили по месту учебы, и растроганный Осинский засел за письмо вождю, которое нашел в себе силы закончить и отправить лишь 5 мая. В нем он униженно благодарил Сталина за “возможность возвращения в комсомол и партию и возможность продолжать учебу, несмотря на… величайшую вину”. А также за доверие, которое Сталин оказал Вадиму, несмотря на его враждебное отношение к вождю в 1930 году, что было, конечно, “чудовищной глупостью” с его стороны [582] . А 14 ноября 1935 года оба молодых человека написали Ежову однотипные записочки с просьбой дать указания по поводу того, какую легенду выдумать, чтобы не попасть впросак при обсуждении вопроса о восстановлении их в комсомоле и партии на собраниях первичных организаций [583] . На сегодняшний день неизвестно, как именно Ежов решил этот вопрос.

580

Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. В 3-х томах. Том 1. М.: МФД, 2000, с. 68.

581

Лубянка. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 – март 1953. Документы высших органов партийной и государственной власти. Январь 1922 – декабрь 1936. М.: МФД, Материк, 2007, с. 473.

582

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 780. Л. 114.

583

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 256. Л. 4, 63.

Освобождение двух “младотеррористов” несильно повлияло на судьбу остальных трех. Азбель, Белов и Нехамкин получили от ОСО по 5 лет лагерей. Дальнейшая судьба Нехамкина и Белова неясна. О Белове сообщается, что он умер в заключении в 1944 году. Лев Нехамкин в базах данных репрессированных отсутствует. Что касается Давида Азбеля, то ему удалось пережить Большой террор и прожить долгую жизнь. Известно, что он был вторично арестован в 1942 году, осужден на 10 лет ИТЛ. После ХХ съезда КПСС был реабилитирован, затем непродолжительное время работал в Библиотеке иностранной литературы, в архиве которой и сохранились данные о нем. В 1975-м покинул СССР по израильской визе, умер в США в 2002-м [584] .

584

https://inostranka100.tilda.ws/staff-biofoto-a

72

Март перевалил за середину, а чекисты продолжали допрашивать библиотекарш. 17 числа следователь Сидоров под руководством Молчанова и Люшкова провел очередной допрос Натальи Бураго. 8 марта Бураго уже дала нужные следствию показания – очевидно, чекистам удалось ее запугать; не исключено, что пригрозили отправкой дочки-школьницы в детдом (с мужем Наталья недавно развелась) или еще чем-нибудь подобным. Теперь же, по прошествии недели, Наталья была готова показать вообще что угодно – лишь бы ее перестали мучить. Под чутким руководством следователя она с готовностью вспоминала все новые и новые “террористические” высказывания Мухановой и Розенфельд, постепенно сгущая краски:

В одной из бесед, в которой принимали участие Розенфельд, Муханова и я (это было в 1933 году), Розенфельд после беседы на обычные для нее антисоветские темы со злобой сказала: “Весь этот строй держится на Сталине”, “Сталин – это царь-батюшка, правитель”. Один раз Розенфельд и Муханова во время этих бесед в 1933 году спрашивали: “Что было бы, если бы Сталина не стало?” Отвечала на этот вопрос Розенфельд, которая говорила, что, несомненно, смерть Сталина вызовет замешательство и смятение в коммунистической партии и повлечет, по крайней мере, смягчение режима, существующего в стране. В конце 1933 года во время беседы, в которой принимали участие я, Розенфельд, Муханова и Давыдова, Розенфельд говорила о том, что жизнь стала невыносимо тяжелой. Перейдя к своему обычному утверждению о том, что виновником всего является Сталин, обращаясь к ним, Розенфельд сказала: “Вот бы набраться храбрости и убить Сталина”. Дальше последовал разговор, о котором я уже показывала [585] .

585

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 246–247.

На

прошлом допросе, как мы знаем, Бураго показала, что Муханова ответила Нине Розенфельд: “Одной храбрости для этого мало”, а на вопрос Давыдовой, что же еще нужно, сказала: “Это длинная история” [586] .

Теперь же следователи сочли нужным дополнительно зафиксировать в протоколе:

В этом разговоре Муханова и Розенфельд впервые прямо высказали свои террористические намерения, а я и Давыдова с ними солидаризировались [587] .

586

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 61.

587

Там же. Л. 247.

Таким образом, Бураго фактически признавалась в том, что и сама имела террористические намерения, и безвозвратно включала себя в список самых отъявленных террористов.

Еще на допросе 8 марта следователи зафиксировали в протоколе следующее показание Бураго:

Первый раз мне стало известно о подготовке убийства Сталина от Мухановой летом 1933 г. В беседе со мной в присутствии Розенфельд Муханова заявила мне, что она “должна убить Сталина” [588] .

588

Там же. Л. 61.

Теперь чекисты решили развернуть этот скромный ученический набросок в полноценный литературный этюд:

Муханова заявила мне, что она “должна убить Сталина”. Разговор этот происходил следующим образом. Муханова, которая всегда нуждалась, явилась в библиотеку в хорошем заграничном платье, о котором рассказала, что достала его где-то по случаю. Начались разговоры о тяжелом положении, о настоящей нужде, серой жизни, которые были обычны. Муханова, обращаясь ко мне, сказала, что она еще поживет богато, весело и красочно, и, когда я спросила, что же для этого нужно, она отвела меня к окну, пристально посмотрела мне в глаза и сказала: “Мне нужно убить Сталина”. Розенфельд на этом оборвала Муханову. Я тогда из этого разговора не сделала окончательных выводов [589] .

589

Там же. Л. 247–248.

Звучит, конечно, несколько пародийно – что же еще нужно было сказать, чтобы Наталья Бураго таки сделала “окончательные выводы”?

Позже, когда Розенфельд и Муханова прямо говорили мне о том, что они готовят убийство Сталина, я, вспоминая этот разговор и сопоставив его с моими общими впечатлениями о Мухановой, пришла к выводу, что Мухановой за участие в убийстве Сталина кто-то обещал материальные выгоды, что она была чьим-то платным агентом… Муханова – человек из “бывших”, который не мог приспособиться к условиям советской жизни и всегда оставался в ней чуждым. Она морально опустошенный человек, способный на все. Кроме тоски о прежней обеспеченной жизни и злобной белогвардейской ненависти к существующему у нее ничего не было [590] .

590

Там же. Л. 248.

Тут даже следователь Сидоров удивился и спросил, чьим же платным агентом могла быть Муханова. Да ведь и воспользоваться выгодами можно лишь в том случае, если не разоблачат. Однако Наталья Бураго о правдоподобности своих показаний мало заботилась, предоставив это чекистам. Но и придумать что-либо конкретное была уже не в состоянии. Поэтому ответила расплывчато:

Я этого точно не знаю. По отдельным намекам, отдельным фактам я предполагаю, что она была связана с какими-то иностранцами. Прямо она мне об этом не говорила… В связи с увольнением из библиотеки сотрудницы Пелипейко за связь с иностранным представительством Муханова говорила мне: “Не умела скрыть, может быть, и я тоже связи имею, да никто об этом не знает”. Она говорила мне в одном из разговоров в конце 1933 года, что у нее “на мази” установление знакомства с иностранцами. Мое внимание обращало на себя то, что именно в этот период она быстро восстановила знание немецкого языка. В то же время она отказывалась заниматься в кружке и говорила, что для изучения языка надо чаще беседовать с иностранцами [591] .

591

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 248–249.

Упоминание истории с увольнением библиотекарши Правительственной библиотеки Л. К. Пелипейко в таком контексте наглядно демонстрирует степень чекистского “липачества”. Эта история разворачивалась следующим образом: в начале мая 1933 года “стало известно” о связи Л. К. Пелипейко с персидским посольством в Москве. Почти наверняка об этом позаботилась все та же Людмила Буркова, которая сама же описала данный инцидент в своем доносе:

…Если добавить к этой группе [неблагонадежных работников] еще гражданку Пелипейко, которая имеет связь с персидским посольством (факт, сказанный ею самой, приноса посылки ей на дом приехавшими из Владикавказа и остановившимися в персидском посольстве). Звонок из этого посольства по городскому телефону библиотеки, видимо, принятому за домашний телефон гражданки Пелипейко. Вначале мужской голос, спрашивающий ее, затем сказавший: “С вами сейчас будут говорить”, – и ломаный с иностранным акцентом голос женщины, говорящий, видимо, пароль: “Я приехала из Владикавказа”, – и приглашающий Пелипейко зайти в персидское посольство. Этот разговор слушала я, принятая за кого-то из ее друзей. Об этом было мною сказано Соколовой с просьбой передать в Секретную часть ЦИКСа. Через неделю я спрашивала консультанта Секретной части [З. И.] Пупол, она не знала об этом факте и записала мое сообщение, Соколова им ничего не говорила [592] .

592

Там же. Д. 103. Л. 21.