Анатомия «кремлевского дела»
Шрифт:
А еще нужно суметь достать в Кремле, или незаметно пронести в Кремль, огнестрельное оружие, а потом, спрятав его в складках одежды, подобраться поближе к товарищу Сталину. Ну, и внимание охраны нужно уметь отвлекать.
Конечно, странно, что при зацикленности на Шарлотте Корде чекисты не выдвинули версию убийства Сталина кинжалом. Такой поворот несколько оживил бы мрачный сюжет, но вождю могло не понравиться, а этого допускать было никак нельзя.
Под конец допроса потерявшая всякую надежду на спасение Наталья, дав нужные следователю дополнительные показания на З. И. Давыдову, призналась ему:
Я являлась участницей контрреволюционной группы, готовившей убийство Сталина… Я была отчасти посвящена в практическую подготовку убийства Сталина… Предполагаю, что Розенфельд и Муханова думали использовать меня для отдельных технических поручений. Я не принимала участия в практической подготовке убийства Сталина по случайным причинам личного характера, из-за которых не проявляла активности [599] .
74
599
Там
В тот же день, 17 марта, прошли очередные допросы Нины Розенфельд и Королькова. У Королькова взяли показания о стрихнине, который Нина Александровна хранила у себя в шкафу и якобы собиралась использовать для убийства Сталина – или в крайнем случае для самоубийства при аресте [600] . Следователей совершенно не смущало, что попыток реализовать какой-либо из вариантов предпринято так и не было. В свою очередь, от Нины Александровны потребовали показаний на Королькова – что он, дескать, знал о “ведущейся работе по подготовке террористического акта”, – и она показала:
600
Там же. Д. 109. Л. 12.
Во время… наших с ним разговоров мы не скрывали от него, что нами ведется подготовка террористического акта против Сталина, но в план подготовки, наличие террористических групп, – мы его не посвящали… Практического участия в подготовке террористического акта Корольков не принимал. Но так как он солидаризировался с решением об убийстве Сталина, то мы (я, Муханова и Розенфельд Н. Б.) рассчитывали на помощь Королькова, если это почему-либо потребуется [601] .
601
Там же. Л. 11.
Все это живо напоминало состоявшийся недавно суд над родственниками убийцы Кирова Николаева, на котором В. В. Ульрих вынудил плохо уже соображавшую от страха Мильду Драуле сказать, что она собиралась “помогать” мужу на собрании партактива 1 декабря 1934 года; на вопрос, о какой помощи идет речь, Мильда ответила: “Там было бы видно по обстоятельствам” [602] .
Также допросили работницу Секретариата Президиума ЦИК СССР Ирину Больших [603] . Ее допрос не имел особого значения для разворота “кремлевского дела”, однако с ним связана история, позволяющая пролить дополнительный свет на методы работы чекистских следователей в описываемый период. Точно неизвестно, почему Больших арестовали. Ее фамилия в довольно нейтральном ключе фигурирует в протоколе допроса Н. И. Бураго от 2 марта, зато В. А. Ельчанинова, как мы помним, на допросе 8 марта охарактеризовала ее как “антисоветского человека”. В любом случае после ареста сейчас же выяснилось, что на 32-летней Ирине, фигурально выражаясь, негде ставить пробы: бывший муж осужден на 5 лет тюрьмы по закону “семь восьмых” (известному также как “Закон о трех колосках” от 7 августа 1932 года), брат-летчик был осужден в 1930-м по делу “Украинской войсковой организации” (и уже отсидел свой срок). Другой брат на момент ареста Ирины работал шофером у корреспондента французских газет (работникам Кремля запрещалось иметь родственников, связанных с иностранцами). От арестованных мужа и брата Ирина Больших узнала о некоторых методах ведения чекистами следствия и содержания заключенных в тюрьмах и лагерях ОГПУ, и это произвело на нее чрезвычайно тяжелое впечатление – настолько, что она не удержалась и поделилась им с некоторыми из своих знакомых. При всем при этом Больших удавалось работать в Кремле только потому, что туда она попала аж в 1922 году и, вероятно, считалась достаточно “проверенной”. А так как в партии она не состояла, то и партийным чисткам не подвергалась – именно поэтому ей долго удавалось скрывать правду о своих родственниках. На допросе Ирина показала, что с 1930-го по 1934 год включительно сожительствовала с секретарем Я. Э. Рудзутака Ф. С. Аграновичем (формально его должность называлась консультант при зампреде СНК) и вплоть до ареста поддерживала с ним хорошие отношения. Агранович был тут же арестован, поскольку Ирина Больших показала, что давала ему читать письмо брата из концлагеря, в котором “сообщалось о том, что к арестованным якобы применялись пытки” и которое “содержало также контрреволюционный выпад против Сталина”. К тому же, по показаниям Больших,
602
Эхо выстрела в Смольном: История расследования убийства С. М. Кирова по документам ЦК КПСС. М.: МФД, 2017, с. 491.
603
Лубянка.
Агранович Ф. С. мне говорил, что убийство [Кирова] совершено Николаевым на почве личных счетов, так как Киров был близок к жене Николаева, и последний его убил из-за ревности, а правительственное сообщение не соответствует действительности [604] .
Эту “клевету” Больших, по ее словам, передала своей сестре Е. В. Куньевой, работавшей секретарем Управделами СНК РСФСР. Это роковым образом отразилось на судьбе Елены Васильевны – ее тут же арестовали и в качестве наказания сослали на 3 года в Томскую область по приговору ОСО. Заодно, если верить протоколу допроса, Ирина призналась, что рассказала Аграновичу о самоубийстве Аллилуевой, “до которого ее довел Сталин”.
604
Там же. С. 648.
Уже 27 марта арестованный Агранович на допросе [605] у следователя Дмитриева сообщил, что работает секретарем Рудзутака с 1931 года. Как зафиксировано в протоколе, он подтвердил все показания Ирины Больших, добавив интересную деталь, что отсидевший по делу УВО брат Ирины Капитон “не подает в ЦИК заявления с просьбой о снятии судимости… из опасения повредить сестре”. Ведь Ирина Больших “скрыла по месту службы, что брат ее осужден, и подача заявления в ЦИК, где работала Больших, могла обнаружить это”. Допросы Больших и Аграновича, как уже говорилось, не заслуживали бы особого внимания, если бы не одно обстоятельство. Уже после окончания следствия по “кремлевскому делу”, ближе к концу июня 1935 года, Агранович из тюрьмы направил Ежову заявление, в котором раскрыл метод, используемый его следователем Дмитриевым для фальсификации протоколов допроса. Метод оказался простым и вместе с тем вполне действенным.
605
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 109. Л. 261–264.
Допрашивавший меня тов. Дмитриев отклонил мои неоднократные заявления о том, что написанный им протокол допроса не соответствует действительности и моим показаниям, и отказался записать мои показания, мотивируя тем, что “следствие заносит в протокол только то, что оно считает нужным” (дословно) [606] .
При этом придуманные Дмитриевым фрагменты протокола как раз и были положены в основу обвинений, предъявленных Больших и Аграновичу (распространение “контрреволюционной клеветы”). Агранович с возмущением писал Ежову:
606
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 254. Л. 4.
Я никогда не говорил той клеветы об убийстве т. Кирова, которая записана в протоколе моего допроса и, видимо, в показаниях Больших И. В. Разговор об убийстве т. Кирова с Больших у меня был поздно вечером 1-го декабря (в это время еще даже фамилия убийцы не была известна), когда я на улице встретил Больших И. В., возвращавшуюся с дежурства в ЦИК… На ее вопрос о том, кто убил тов. Кирова, я ответил (помню почти дословно): “Не думаю, чтобы это была какая-либо организация, так как ее бы давно у нас раскрыли. Вероятнее всего, что это какой-нибудь белогвардеец, прорвавшийся к нам, а может быть, какой-нибудь сумасшедший маниак, убивший его на личной почве”… Если мне не изменяет память, то 3-го декабря строго секретно стало известно, что Николаев связан с какими-то иностранцами. Так что я мог бы скорее проболтаться об этом (если бы разговор происходил позже), чем сказать клевету об убийстве из ревности. Вообще, такую клевету мог сказать либо оголтелый контрреволюционер, либо безнадежный идиот [607] .
607
Там же.
То же сообщает Агранович по поводу самоубийства Аллилуевой:
Больших И. В. действительно вскоре после смерти Аллилуевой говорила мне о том, что в ЦИКе болтают, будто бы Н. С. застрелилась, я ей тут же ответил, что это ложь, что Н. С. умерла от приступа гнойного аппендицита. Никогда Больших И. В. не говорила при мне того, что написано в протоколе: “и что довел ее до этого т. Сталин” [608] .
Дмитриев, по утверждению Аграновича, произвольно ужесточил формулировки зафиксированной в протоколе характеристики И. В. Больших, якобы данной Аграновичем.
608
Там же. Л. 5.