Анатомия «кремлевского дела»

Красноперов Василий Макарович

Английский след выглядел весьма многообещающим для следствия. Тут еще разговор зашел о приемном сыне чаеторговца Н. К. Попове и его родственниках со стороны жены, часть из которых тоже находилась за границей… Но с Поповым на этот раз что-то не задалось, его ареста не последовало. Следователи вернулись к Королькову. “Выяснилось”, что Корольков знаком с “дворянками” Мухановой и Шараповой и прекрасно осведомлен об их планах по убийству вождя. Эти “данные” давали следователям возможность намертво привязать Королькова к “террористкам”. В итоге несчастного и насмерть перепуганного Николая Борисовича заставили подписаться под следующей фразой:

В чем выразилось практическое участие в подготовке террористического акта лиц, входивших в к.-р. группу Королькова, мне неизвестно, так как связана с ними была Н. А. Розенфельд. Однако я убежден, что эти лица, будучи активно к.-р. настроены, несомненно, принимали участие в подготовке убийства Сталина [518] .

В тот же

день, 15 марта, следователи Миронов и Черток допросили Нину Розенфельд [519] . К этому времени им удалось добиться полной покорности подследственной, которая теперь готова была дать и подписать любые показания. Возможно, единственное обстоятельство, которое хоть как-то позволяло Нине Александровне примириться с действительностью, заключалось в том, что эпизод с “подготовкой убийства” вождя по времени ограничивался концом 1933 года. Чекисты не стали “доказывать”, что Розенфельд продолжала подготовку и после увольнения Мухановой из Кремля. Зато теперь они могли спокойно заняться устранением нестыковок в показаниях и выстраиванием новой непротиворечивой действительности, в которой группы террористов обступили Кремль и готовились нанести смертельный удар в сердце родины победившего социализма.

518

Там же. Л. 218.

519

Там же. Л. 242–245.

В новых показаниях Н. А. Розенфельд подтвердила все, о чем просили следователи: участие в теракте целой группы библиотекарш (в составе самой Розенфельд, Мухановой, Бураго и Давыдовой). Подтвердила существование террористических групп в Оружейной палате и комендатуре Кремля, а также подготовку теракта членами “зиновьевско-каменевской” организации. Назвала бывшего мужа связным между всеми этими группами и Каменевым и еще раз подтвердила, что теракты готовились по указанию Каменева. С библиотекаршами-“террористками” было все ясно. Теперь предстояло вплотную заниматься другими группами.

68

Пятнадцатого марта допросили и Алексея Синелобова. После первого допроса, проведенного следователем Каганом под руководством начальника СПО Г. А. Молчанова, Синелобова передали следователю Дмитриеву. Но тот, несмотря на весь свой опыт, все-таки не смог добиться от Алексея признаний в террористических намерениях. Теперь разозленный Дмитриев тыкал Синелобова носом в показания сестры, в протокол допроса его друга, Гаврикова, крича, что Алексей обманывает следствие, что показаниями других подследственных он полностью изобличен. Но Синелобов проявил большое упорство и отказался от любого сотрудничества со следствием. Обвинения в терроре он полностью отверг, а на остальные вопросы отвечал “не помню” или в крайнем случае “может быть”. Обычно ответ подследственного “не помню” вызывал особенную ярость чекистов. Если такой ответ все же попадал в протокол, то ему сопутствовала издевательская реплика следователя: “А вы вспомните”. И после нее – новый ответ допрашиваемого, которому якобы удалось что-то “припомнить”. Но не в этот раз. Наверняка “за кадром” Дмитриев клеймил Алексея Ивановича как неразоружившегося врага, угрожая расстрелом. Но и это не помогло. Под конец допроса Дмитриев зафиксировал в протоколе следующий диалог:

ВОПРОС: Следствие отмечает, что ни на один из заданных вопросов вы не дали правдивого ответа, прямо обманывали следствие.

ОТВЕТ: Я отвечал то, что знаю [520] .

Этот был последний протокол допроса Алексея Синелобова, отправленный Сталину и Ежову. Возможно, его больше и не допрашивали. Чекисты не на шутку разозлились на 36-летнего бывшего порученца кремлевской комендатуры, который отказался сотрудничать с ними. Через несколько дней после допроса, 22 марта 1935 года, они арестовали его жену Марию Федоровну, а двоих малолетних сыновей, Вячеслава и Льва, сдали в комендатуру Кремля для последующей отправки в детский дом. Незадолго до суда над мужем Марию приговорили к трем годам ссылки и отправили в Кызыл-Орду, откуда она через “Политический красный крест” Е. П. Пешковой тщетно пыталась узнать местонахождение своих детей. Ее дальнейшая судьба неизвестна. Алексея же по итогам следствия чекисты включили в список обвиняемых военных работников, которые, по их мнению, подлежали расстрелу.

520

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 265.

69

Шестнадцатого марта следователи Гендин и Бриччи в очередной раз вызвали на допрос Константина Муханова [521] . Допрос был не рядовой – важный. Под воздействием чудотворных чекистских сил обретала плоть новая “террористическая” группа. На прошлом допросе Константин уже называл фамилию В. Я. Головского. Теперь настал черед притянуть к следствию всех остальных знакомых, посещавших квартиру Мухановой или бывавших вместе с Мухановой на дружеских вечеринках в других квартирах, например, в квартире на Полянке, где когда-то снимала угол мать Екатерины и Константина Елена Петровна (об этом мы знаем из доноса Л. Е. Бурковой [522] ).

Очевидно, детали были проработаны заранее, предварительные показания получены без составления протоколов, а теперь предстояло лишь оформить все официально. Следователи приступили к легализации предварительно полученных показаний с места в карьер: потребовали, чтобы Константин очертил круг знакомств Екатерины Мухановой под протокольную запись.

521

Там же. Д. 109. Л. 2–8.

522

Там же. Д. 103. Л. 15.

Константин назвал 13 человек, из которых остановимся на тех, кто был впоследствии втянут в орбиту “кремлевского дела” (поскольку эти люди канули в бездну практически бесследно, приходится пользоваться сведениями, содержащимися в чекистских протоколах допроса):

1) Супружеская чета Чернозубовых – Владимир Николаевич и Людмила Анатольевна (в девичестве Сурханова). По показаниями Людмилы,

Владимир Николаевич родился в 1897 г. в Луганске. Отец его умер, когда Владимиру было 4 года. Воспитывала его мать, работавшая служащей железной дороги. Кончив реальное училище, он, как и я, увлекался театром, немного играл на сцене, больше работал на административных должностях в театрах. Я его встретила в г. Краснодаре. Сейчас он осужден за должностное преступление. Наказание отбывает в концлагере НКВД [523] .

523

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 111. Л. 5.

О каком именно должностном преступлении идет речь – не до конца ясно. По показаниям Константина Муханова, Владимир “был арестован и выслан на Север как валютчик”. Это якобы произошло в первой половине 1934 года. На следующем допросе 20 марта Константин уточнил свои показания:

Насколько мне известно, Чернозубов работал в какой-то кустарной артели в качестве снабженца, он всегда был занят коммерческими операциями, где-то что-то доставал, сбывал это, обменивал и вновь сбывал; словом, был типичным “дельцом” в худшем смысле этого слова. Такой образ жизни сам Чернозубов объяснял “принципиальным нежеланием служить советской власти” и нежеланием состоять в профсоюзе. Арестован он был осенью 1934 г. тоже за какие-то спекулятивные операции [524] .

524

Там же. Д. 109. Л. 76.

(Валютчик не валютчик, спекулянт не спекулянт, но излишней наивностью отличался Владимир. Как заметил Константин Муханов, “мне вспоминается одно из заявлений Владимира Чернозубова о том, что “здесь (то есть в его квартире) можно смело все говорить, так как стены здесь не имеют ушей” [525] .) В чекисткой справке указано, что Владимир был арестован по “закону о трех колосках” (то есть по Постановлению ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года, предусматривавшему строгие кары за хищение “социалистической собственности”) и приговорен к расстрелу с заменой его на 10 лет лагерей. Интересно, что после начала разработки “контрреволюционной группы” чекисты не сочли нужным этапировать его из лагеря в Москву, так что к следственным действиям он не привлекался. Удовольствовались показаниями его супруги – так было проще. Сама Людмила, как указали чекисты, “1896 года рождения, уроженка гор. Ленинграда, происхождением из дворян, художница музея Народоведения”, сообщила на допросе, что ее отец был преподавателем рисования. Однако позже под давлением следователя вынуждена была признаться, что Анатолий Каспарович Сурханов “никогда не был преподавателем рисования. Он всю свою жизнь был кадровым офицером царской армии. Революция его застала в чине капитана”. Да даже не капитана, а полковника.

525

Там же. Л. 6.

Я также скрыла от следствия, что у меня есть два брата. Оба они проживают в Харькове. Один, Сурханов, Валерий Анатольевич, работает экономистом в каком-то банке; второй, Николай Анатольевич Сурханов, – военный летчик (по некоторым данным, приговорен ОСО к 8 годам ИТЛ в апреле 1941 г.). Служит в Харькове, если не ошибаюсь, в должности командира отдельной военной эскадрильи [526] .

Первый муж Людмилы – врач Георгий Аркадьевич Шварц —

был начальником санитарного поезда красных [на участке Москва – Воронеж], но в 1919 году прибежал к нам в Краснодар, находившийся в руках белых, якобы после того, как его часть разбили. Мой отец и первый муж умерли в 1919 г. от сыпного тифа. Отец в Краснодаре, а муж в Ялте [527] .

526

Там же. Д. 111. Л. 10.

527

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 111. Л. 11.