Анатомия «кремлевского дела»
Шрифт:
Вот здесь надо собраться и постараться ответить прямо, открыто, по-большевистски; иначе – беда:
Мне об этом ничего не известно. Могу только сказать, что если бы это зависело от меня, то я бы не допустила Муханову работать у руководителей партии. Так же и Розенфельд, и Бураго [650] .
Следователи поинтересовались почему.
Потому что эти лица не пользовались моим доверием. Я считала всегда, что Розенфельд мерзкий человек, лживый и изворотливый, которая, по-моему, сохранилась на службе в Кремле только благодаря защите Минервиной. Розенфельд не производила никогда впечатления советского человека, хотя у меня нет формальных данных обвинять ее в антисоветской деятельности [651] .
650
Там же.
651
Там же.
Соколова,
Я повторяю, что Розенфельд, насквозь лживый человек, при мне маскировалась под советского человека, но я лично внутренне представляла ее себе совершенно иной и ей не доверяла [652] .
Главное, чтобы следователи поверили. Или сделали вид, что поверили. Теперь надо еще побыстрей добавить, что и к Мухановой, и к Бураго такое же отношение было. Да и Раевская “производила неприятное впечатление”. Ясно же, что эти гадюки только и думали, как бы насолить советской власти. А то, что я не принимала мер, чтобы выгнать их с работы, так вышестоящие товарищи не соглашались.
652
Там же. Л. 208–209.
Следователи вздохнули и подписали Елене Демьяновне пропуск на выход.
82
Еще 14 марта были арестованы муж и отец Лёны Раевской. Муж Лёны Сергей Петрович пережил Большой террор и оставил воспоминания, в которых рассказал о своем аресте, о следствии и лагерной жизни. К сожалению, самому следствию в воспоминаниях уделено очень немного места. Сергей Петрович пишет, что после обыска в квартире его отвезли на Лубянку, где сфотографировали и дали заполнить анкету арестованного. Через 30–40 минут его вновь посадили в “воронок” и перевезли в Бутырскую тюрьму. Там и происходили допросы. В архиве Ежова имеется единственный протокол допроса С. П. Раевского, но сам он пишет, что допросов было два. На втором допросе и был, вероятно, окончательно оформлен тот самый протокол. Сергей Петрович вспоминал:
Я оделся слегка, пошел, куда повел меня тюремщик, и скоро оказался в кабинете следователя Соколова (энкавэдэшник с тремя шпалами на петлицах, лицо злое, неприятное). На допросах (их было всего два) следователь старался убедить в совершаемой мною контрреволюционной агитации. Заключалась эта агитация, по его словам, в моих контрреволюционных разговорах со своими товарищами по службе. Что он имел в виду, я понять не мог. Когда я вернулся в камеру, то изложил [сокамернику] мой диалог со следователем. Он вынес заключение, что я много наговорил на себя и, возможно, подвел своего друга Женю Островского… Все мои сокамерники, слушавшие мой рассказ, более всего удивились предъявленной мне статье 58 пп. 8–11, что означает “террористическая организация”… Следователь с первых слов объяснил мне, что я арестован по делу, не касающемуся моей жены, но староста наш… мне тут же разъяснил, что меня взяли только по делу, которое “пришивается” моей жене, и статья эта, с пунктами 8–11, предъявлена ей, а мне уже – как родственнику. Все это оказалось правдой, так как осужден я уже не как террорист, а всего лишь за КРД (контрреволюционная деятельность, какая – неизвестно). Второй, и последний, допрос состоялся вскоре, я подписал протокол с обвинением меня, но сказал следователю, что на очной ставке ничего не подтвержу. Под утро меня увели в камеру, где я потерял сознание, и очнулся в больнице. Каково же было мое удивление, когда я увидел в палате своего тестя Юрия Дмитриевича Урусова. Он мне сказал, что следователь также обвинял его в контрреволюционной деятельности, но он все начисто отрицал и ничего не подписал, а статья ему предъявлена та же – 58-я, пп. 8–11. Возвратился я в камеру в апреле [653] .
653
Раевский С. П. Пять веков Раевских. М.: Вагриус, 2005, с. 477–478.
Обратим внимание на чекистские уловки. Чекисты старались обмануть подследственных при любом удобном случае, даже если в этом не было особого смысла. Так и Сергея Петровича Соколов убеждал в том, что тот арестован не по делу жены. Может быть, пользуясь растерянностью Раевского, Соколов рассчитывал получить какие-нибудь показания, которые могли оказаться ценными для следствия. Если сопоставить рассказ Раевского о беседе со следователем с текстом протокола допроса, то можно убедиться, что Соколов действительно начал с вопросов, далеких от тематики “кремлевского дела”. Он потребовал, чтобы Сергей Петрович рассказал ему о фактах “контрреволюционной клеветы”, с которыми тому приходилось сталкиваться. Раевский рассказал о сплетнях на работе про убийство Кирова Николаевым на почве ревности; при этом он в числе “сплетников” упомянул того самого Женю Островского. Назвал он в качестве собеседника и своего тестя, Юрия Дмитриевича Урусова (зная, что тот тоже арестован). После этого следователь, как бы продолжая тему “контрреволюционной клеветы”, начал невзначай интересоваться, не участвовала ли в клеветнических разговорах Лёна. Сергей ответил отрицательно, но следователь продолжал настаивать, что Лёна не могла не передавать мужу сведений о Кремле. Сергей начал вспоминать какие-то малозначительные разговоры, надеясь этим удовлетворить любопытство следователя, но тот прекрасно знал, что нужно следствию, и не отставал. В конце концов, чтобы избежать расспросов о жене, Раевский признался, что вел контрреволюционную агитацию среди коллег по работе (М. М. Кантер,
Свое утверждение о том, что Урусов Ю. Д., Кантер М. М., Островский Е. П. и Раевская Е. Ю. являются контрреволюционерами, я обосновываю на следующих фактах. С Урусовым Ю. Д. я встречаюсь очень часто. Захожу к нему как к отцу моей жены. Он определенно контрреволюционно настроенный человек. Когда правительство выпустило закон о том, что дела о террористах должны заканчиваться в 10-дневный срок и приговоры Военной коллегии Верховного суда приводятся немедленно в исполнение, Урусов мне говорил: “Теперь будет массовая волна арестов и расстрелов совершенно невинных людей”. 12/III-34 г. я, находясь у Урусова Ю. Д., где также были Башкирова, Софья Александровна, бывшая помещица, и Соловьева, Евгения Александровна (работает в Коммунистической академии), вел с ними контрреволюционные фашистские разговоры. В этой беседе я говорил: “Прав Гитлер, что преследует евреев. Он докажет, что можно и без евреев хорошо управлять страной”. На это Урусов Ю. Д. заметил, что злоба против евреев совершенно естественна, и если бы у нас произошел переворот или какие-либо осложнения, то сразу начались бы еврейские погромы. Присутствовавшие при этом Башкирова и Соловьева были с нами согласны. Мои контрреволюционные беседы с Урусовым Ю. Д. происходили, главным образом, на квартире последнего… Урусов Ю. Д. неоднократно высказывал мне враждебно-озлобленное отношение к Сталину, которого он считал главным виновником разорения России [654] .
654
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 109. Л. 156–157.
Про своего сослуживца М. М. Кантера Сергей Петрович не стал ничего особенного сочинять и просто заметил:
Кантер М. М. контрреволюционно настроен. Конкретных бесед с ним я не помню, за исключением уже указанных мною фактов [655] .
То есть якобы Кантер клеветал, будто Леонид Николаев убил Кирова из ревности. Чекисты, у которых, как у рачительного хозяина, все шло в дело, Кантера арестовывать пока не стали, но завели на него агентурное дело, куда поместили вышеуказанный компромат. Закончился 1935 год, началось и закончилось следствие по делу “Объединенного троцкистско-зиновьевского центра”, прошел первый московский процесс, настал октябрь 1936 года, и только тогда подошла очередь Кантера – он был арестован по доносу некоего Н. И. Соколова, агента НКВД, состоящего на службе в СПО Управления НКВД по Московской области. Особое совещание при НКВД дало Кантеру 5 лет лагерей за “клевету на НКВД” и за членство в “контрреволюционной фашистско-террористической организации”, и поехал Матвей Маркович в Севвостлаг, откуда, по имеющимся данным, освободился только в 1942 году (а может, досидел и до конца войны, так как сроки заключения в военное время часто продлевались).
655
Там же. Л. 157.
В конце допроса Сергею Раевскому пришлось дать показания и на жену:
Раевская мне сообщила, что после декабрьских событий, т. е. после убийства С. М. Кирова, изменился порядок пропуска в Кремль, а именно не стали пропускать через Троицкие ворота, а все стали ходить через Спасскую будку. В связи с этим она также сказала, что запрещен вход на третий этаж правительственного здания, где помещается ЦК ВКП(б). Кроме того, она говорила об усилении охраны Кремля, ее порядке, о наличии внешних патрулей вокруг правительственного здания [656] .
656
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 109. Л. 158.
Причем, добавил Сергей Петрович, я имел возможность сам в этом убедиться. Каким образом, спросил следователь. Сергей ответил:
Я был в Кремле 4–5 мая 1934 года на первомайском вечере, который был устроен в клубе ЦИКа. Был на вечере вместе с женой – Раевской Е. Ю., которая достала мне билет. На этом же вечере жена познакомила меня с Гордеевой Полиной, сотрудницей Правительственной библиотеки, но это знакомство было сделано мимоходом. В этот же раз жена мне показала Трещалину Елену Сатировну, но, однако, с ней не познакомила… Еще я знаю Жашкову Е. П., с которой случайно познакомился в распреде, а также Розенфельд, с которой я не знаком. Последняя вместе с Трещалиной заезжала за женой с приглашением от Енукидзе приехать к нему на дачу [657] .
657
Там же. Л. 158–159.
Как видим, Лёна вовсе не скрывала от мужа свою связь с Енукидзе, и это может служить косвенным подтверждением того, что связь эта не успела приобрести интимного характера.
После того как были запротоколированы показания С. П. Раевского, чекисты тут же арестовали Е. Г. Соловьеву и С. А. Башкирову (их семьи проживали в одной квартире; арестовали и мужа Софии Александровны, В. П. Башкирова). Поскольку Ю. Д. Урусов отказывался признавать свою вину, следователь Соколов решил получить дополнительные показания против него. Протоколы допроса Соловьевой и Башкировой были оформлены 13 и 18 апреля 1935 года соответственно. Соловьевой (знакомой с Урусовым с 1931 года) зачитали показания С. П. Раевского о фашистских высказываниях тестя, и она призналась, что Ю. Д. Урусов в беседах с ней у нее на квартире “высказывал свои симпатии германскому фашизму и восхвалял политику германских национал-социалистов”: