Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
«мальчишеская наглость и мальчишеская огульность в оценках». «Бог с ним, что он появлялся
на съемках нетрезвым — на качестве материала это никогда не отражалось, но меня всегда
возмущало отсутствие у него тормозов». В конфликте Кончаловского и Рерберга на «Дяде Ване»
предчувствовалась настоящая драма противостояния Рерберга и Тарковского на «Сталкере».
На «Дяде Ване» Рерберг работал в дуэте с Евгением Гуслинским и очень критически
относился к тому, что делал
подобного рода высказываний. Меня они бесили», — замечает Кончаловский.
«Как-то мы ехали, он был крепко выпивши, а пьяного я его не любил — он терял всякую
способность сдерживаться, матерился, себя уж точно считал центром вселенной.
— Андрей, ну ты же понимаешь, что я гений, — сказал он.
Мне смертельно надоело это слушать. Я остановил машину… и сказал:
— Ну, ты, гений, вылезай отсюда к такой-то матери!
Гога опешил. Вылез. На следующий день я его отчислил с картины. Мы расстались.
«Дядю Ваню» доснимал один Гуслинский…»
Фильм «Дядя Ваня» побывал на кинофестивале в Сан-Себастьяне. Но без режиссера,
который из газет узнал о присуждении картине «Серебряной раковины». Жаловаться режиссеру
особенно было не на что. По его собственным словам, с начала 1970-х он «пошел шастать по
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
116
Европе», получая «недоступное и упоительное удовольствие».
В 1972 году он устроил показ «Дворянского гнезда» в Риме, пригласив Антониони,
Феллини, Лидзани, Пазолини, Лоллобриджиду. До конца просмотра остались все, кроме
Феллини и Карло Лидзани. Как раз тогда режиссер завязал приятельские отношения с Джиной
Лол-лобриджидой. Актриса подарила ему книгу своих фотографий, специально для него
напечатанную.
В Италии же началась дружба Кончаловского с замечательным сценаристом Уго Пирро,
автором «Следствия по делу гражданина вне всяких подозрений», который лет на двадцать был
старше режиссера.
Постоянные поездки за границу заставили Кончаловского серьезно изучать отечественное
законодательство — искал способы «пробить советскую систему». Оказался только один: уехать
как частному лицу на постоянное жительство, сохранив советское гражданство.
«Что за наслаждение, — восклицает в своих мемуарах режиссер, — быть «частным
лицом»!»
За время своих путешествий Кончаловский познакомился с Марком Шагалом, «великим
фотографом» Анри Картье-Брессоном, который и предложил Кончаловскому свести его с не
менее любимым Луисом Бунюэлем. Встреча подробно описана в «Низких истинах».
Кончаловский
самым длинным путем — через Италию, Венецию. Вез кучу пластинок, ящик молодого вина…
«Провожала меня до самого советского лагеря одна очень милая голубоглазая, рыжая
женщина… У границы Югославии мы расстались, она уехала обратно. Я поехал на север через
Загреб, в Загребе пообедал, заночевал. Это был уже «свой город» — пьянство, неухоженные
отели. Потом был Будапешт, Венгрия, вся уже покрытая снегом. До советской границы я
добрался в самый последний день, когда еще действительной была моя виза, боялся, что меня
не впустят. Граница была уже закрыта, я ночевал в каптерке у русских пограничников, мы
засадили весь ящик вина. И какого вина! Нового божоле. Так я и не довез его до Москвы. Они
пили драгоценную рубиновую влагу и ругались: «Кислятина! Лучше бы водки дал!» Шел
густой снег. Возвращение в советскую зиму…
В Ужгороде меня ждала другая женщина, приехавшая провожать меня дальше».
Глава третья Там, за декорацией, или…
Я вдруг почувствовал перед собой не степу, а пространство. В него
сначала протиснулась рука, потом — голова и плечо, потом оказалось,
что в него можно войти…
Андрей Кончаловский, 1977 г.
1
«Женщины, — делится в своих мемуарах Кончаловский, — постоянно присутствовали в
моей жизни, были руководителями и организаторами всех моих побед». Близость женщины
часто насыщала творческой энергией весь процесс создания вещи, наполняла живой силой
любви. Режиссер воспринимал женщину рядом как один из питательных источников для своих
творений. Он напрямую связывает творческую состоятельность художника с его
дееспособностью как мужчины. Елене Кореневой, например, казалось, что Кончаловский
каждую свою картину переживал как бурный роман, страстно влюблялся в своих актеров, а в
актрис особенно, превозносил их до небес.
Особым драматизмом наполнено соотношение женских образов в экранизации
«Дворянского гнезда». Но и события жизни, складывавшиеся вокруг картины, рифмовались с ее
вымышленными коллизиями. Съемки, как помнит читатель, не раз заходили в тупик, и
режиссер, «от ужаса перед необходимостью идти на площадку и что-то снимать, выпивал с утра
полстакана коньяка». В этом отчаянном состоянии «было одно желание — ощутить рядом