Артур и Джордж
Шрифт:
– Нет, Дойл. Как раз наоборот. Я твердо уверен, что в той комнате ничего не происходило. Она служила только для сна и молитвы. Вот и все. Так что вы, уж извините, попали пальцем в небо.
– Следовательно?..
– Как я уже сказал, доказательства налицо. Мальчик с десяти лет спит под замком в одной комнате с папой. Из ночи в ночь, из ночи в ночь, в период полового созревания и возмужания. Его брат уезжает из родительского дома – и что же? Юноше достается освободившаяся комната? Ничуть не бывало: заведенный порядок, как ни странно, сохраняется. Одинокий мальчуган становится одиноким молодым человеком гротескной наружности. Его никогда не видят в компании с прекрасным полом. Между тем естественно предположить, что ему свойственны нормальные желания и аппетиты. Невзирая
– По-вашему, то изуверство было сопряжено… с некими плотскими целями или проявлениями?
– Непосредственным образом – нет. Но вы спрашиваете, что, по моему мнению, произошло в действительности и почему. Давайте на минуту признаем большую часть ваших утверждений по поводу этого молодого человека. Прилежно учился, чтил родителей, молился в отцовской церкви, не пил, не курил, много работал у себя в конторе. Тогда вы должны сделать встречный шаг и признать, что у него, вероятно, есть двойное дно. Да и может ли быть иначе ввиду особенностей его воспитания, полной изоляции, замкнутого образа жизни и чрезмерных позывов? Днем это добросовестный член общества. А ночью над ним то и дело берет верх нечто варварское, скрытое в недрах его темной души, нечто такое, что, по всей вероятности, непонятно даже ему самому.
– Голословные рассуждения, – ответил Джордж, но от Энсона не ускользнула какая-то перемена в его голосе: тон стал ниже, уверенности поубавилось.
– Вы сами призывали меня порассуждать. Согласитесь, я больше вашего сталкивался с криминальным поведением и криминальными намерениями. На них и основаны мои рассуждения. Вы стояли на том, что Эдалджи – человек с профессиональным образованием. Часто ли – угадывался ваш вопрос – люди с профессиональным образованием совершают преступления? И я ответил: намного чаще, нежели вам хочется верить. А теперь, сэр Артур, тот же вопрос, но в несколько измененной форме я адресую вам. Часто ли мужчины, которые счастливы в браке – что, естественно, предполагает регулярное удовлетворение полового желания, – совершают жестокие преступления извращенного характера? Мыслимо ли поверить, что Джек-потрошитель был счастлив в браке? Нет, немыслимо. Пойду дальше и предположу, что у нормального, здорового мужчины, если он никогда не получает полового удовлетворения – не важно, по какой причине и в силу каких обстоятельств, – могут (заметьте, я говорю «могут», избегая более резких выражений) проявиться некоторые изменения склада ума. Я считаю, с Эдалджи так и произошло. Он ощущал себя в жуткой клетке с железными прутьями. Когда он смог бы вырваться? Когда смог бы получить хоть какое-нибудь удовлетворение? Как я понимаю, долгая, тянущаяся из года в год половая неудовлетворенность рано или поздно повредит рассудок. Мужчина станет поклоняться чуждым богам, совершать чуждые обряды.
Именитый гость промолчал. Более того, он залился краской. Может, бренди подействовал. Видимо, при всей свой искушенности Дойл на поверку оказался ханжой. Но скорее всего, он спасовал перед незыблемой силой предъявленных ему доводов. Как бы то ни было, он, уставившись на пепельницу, загасил сигару, которую едва успел раскурить. Энсон выжидал, но гость, который не пожелал или не смог ответить, только перевел взгляд на огонь в камине. Что ж, эта тема, пожалуй, себя исчерпала. Пришло время для более обыденных вопросов.
– Надеюсь, вы сегодня хорошо выспитесь, Дойл. Только предупреждаю: многие
– Надо же, – был ответ.
Энсон понимал, что мыслями Дойл сейчас далеко.
– Поговаривают, что гостям является всадник без головы. С подъездной дорожки доносится скрежет колес по гравию, но кареты не видно. Слышится таинственный колокольный звон, но никаких колоколов поблизости не обнаружено. Все это бред, конечно, сущий бред. – Энсон блаженствовал. – Но я не думаю, что вам являются фантомы, зомби и полтергейсты.
– Духи мертвых меня не тревожат, – устало, невыразительно произнес Дойл. – Более того, я приветствую их появление.
– Если возражений нет, завтрак в восемь.
Когда Дойл удалился, потерпев, как считал Энсон, сокрушительное поражение, главный констебль смахнул окурки сигар в огонь и полюбовался краткой вспышкой. Бланш еще не спала – перечитывала миссис Брэддон. В смежной со спальней гардеробной супруг ее набросил пиджак на костюмную стойку и прокричал:
– Шерлок Холмс посрамлен! Загадку раскрывает Скотленд-Ярд!
– Джордж, зачем так вопить?
В халате с отделкой позументом капитан Энсон на цыпочках прошествовал в спальню, сияя широкой улыбкой.
– Меня не волнует, если Великий Сыщик сидит на корточках под дверью, приложив ухо к замочной скважине. За сегодняшний вечер я ему преподал пару уроков на темы реального мира.
Бланш Энсон, редко видевшая мужа в такой эйфории, сочла за лучшее до выходных конфисковать ключик от подставки с тремя графинами.
Выйдя из дверей Грин-Холла, Артур закипал все сильнее. Первый отрезок обратного пути до Хайндхеда почти не умерил его ярости. Ветка Уолсолл – Кэннок – Ружли Лондонской Северо-Западной железной дороги выросла в сплошной ряд провокаций: Стаффорд, где Джорджу вынесли приговор; затем Ружли, где он учился в школе; Хеднесфорд, где подвизается сержант Робинсон, которому он якобы угрожал прострелить голову; Кэннок, где эти олухи-магистраты решили передать его дело в уголовный суд; Уэрли – Чёрчбридж, откуда все началось; мимо лугов, где – не исключено – паслись стада Блуитта; а дальше через Уолсолл, где, скорее всего, и коренился этот заговор, в Бирмингем, где Джордж был арестован. Каждая остановка на этой линии возвещала голосом Энсона: «Я и иже со мной здесь и хозяева, и народ, и правосудие».
Джин еще не видела Артура в таком состоянии. До вечера еще далеко, а он уже гремит сервизом, рассказывая о своей поездке.
– И как ты думаешь, что еще он заявил? Он посмел утверждать, что моей репутации не пойдет на пользу, если… если мои дилетантские рассуждения получат огласку. С такой надменностью я не сталкивался с той поры, когда в бытность свою нищим эскулапом в Саутси пытался убедить толстосума-пациента, считавшего себя смертельно больным, что он здоров как бык.
– И что ты предпринял? Я имею в виду – тогда, в Саутси?
– Что я предпринял? Повторил, что он в добром здравии, а в ответ услышал, что он не для того платит врачу, чтобы такое выслушивать; тогда я посоветовал ему обратиться к другому специалисту, который по заказу диагностирует у него любой недуг.
Джин смеется, рисуя в своем воображении эту сцену; ее веселье омрачается лишь легким сожалением оттого, что ее там не было и быть не могло. Впереди у них совместное будущее, это правда, но ей вдруг становится обидно, что на ее долю не выпало даже мизерного прошлого.
– И что ты теперь будешь делать?
– Я уже точно знаю, что буду делать. Энсон думает, что я подготовил свои выкладки с намерением отправить их в Министерство внутренних дел, где они, покрываясь пылью, будут небрежно упомянуты в каком-нибудь служебном обзоре, который если и увидит свет, то после нашей смерти. Я в эти игры не играю. Мои выводы получат максимально возможную огласку. В поезде я все продумал. Свой отчет я направлю в «Дейли телеграф», где его, надо думать, охотно напечатают. Но этим я не ограничусь. Я попрошу сопроводить мой материал пометкой «Авторское право не защищено», чтобы другие газеты, и прежде всего мидлендские, смогли его перепечатать в полном объеме и без выплаты гонорара.