Атаман Устя
Шрифт:
— Не время, дло бросилъ; какія бесды…
И Устя опять двинулась.
— Когда же казнить-то этихъ поганцевъ?
— Кого?
— Какъ кого? Капрала да Петрыньку!
— Петрыня хоть завтра; чего его мучить въ мыслях объ смерти. Завтра бери и казните.
— А того?..
— Того… что-жъ спшить; пускай его… онъ мн не мшаетъ, подождемъ.
— Да чего-жъ ждать то. Тоже мучить. За одно ужъ завтра и повсимъ на одно дерево. Или ужъ, ради почета его, какъ царева полу офицера — разстрломъ покончимъ, по-военному, а Петрыньку Іуду утопимъ
— Нтъ, капрала я не дамъ и еще подержу у себя. Пущай… сказала Устя. — Жаль его: молодъ больно.
— Это, стало быть, въ род купца Душкина… отозвался Орликъ. — Подержишь, чтобы потомъ отпустить. И думать не моги! На это я моего согласія не дамъ, да и молодцы вс забуянятъ. Мало онъ народу у насъ побилъ да попортилъ. Малина общается его самъ казнить — въ отмстку.
— Ладно… вымолвилъ атаманъ досадливо и пошелъ. Но слово это не было согласнымъ, а говорило будто: «Отвяжись, сказано, не дамъ его».
— Чего ладно! крикнулъ Орликъ сердито вслдъ Уст. — Теб я говорю толкомъ — это не Душкинъ. Завтра обоихъ; нечего баловаться.
Устя слышала, но не отвчала и задумчиво пошла къ себ.
Съ утра, почти съ самой битвы, глаза ея приняли странное, безпокойное выраженіе и отчасти будто разсянное… Думы, одна другой чудне, тснились и роились въ голов, несмотря на хлопоты этого дня.
— Охъ, Господи, что за притча? изрдка говорила она тихонько сама себ, проводя рукой по лбу.
Эта перемна произошла въ Уст съ того мгновенья, когда она въ конц битвы настигла капрала и мткимъ ударомъ повалила его коня; а самъ онъ вылетвъ изъ сдла, покатился на землю и потерялъ сознанье отъ удара въ голову.
Устя спрыгнула тоже на землю и готова была выпалить по капралу изъ пистолета въ упоръ, если бы онъ всталъ на ноги… Но онъ лежалъ, раскидавъ руки, лицомъ въ траву и не двигался, какъ мертвый.
— Убитъ, что-ль? думала Устя, но сообразила, что она стрляла пулей… А конь его вскочилъ и хромаетъ.
Устя нагнулась къ упавшему, повернула его на спину… Блдное и красивое лицо, съ полуоткрытыми глазами, сразу поразило ее… Она будто ожидала увидть не такое лицо и не такого капрала. А въ то же время она чуть не ахнула! Она гд-то видла его… Онъ ей знакомъ.
И, изумляясь, она глядла… и глядла на это лицо.
Когда первыя мгновенья прошли, Устя сообразила, что ей вздоръ почудился. Нигд она капрала этого не видала и видть не могла. Но такой молодецъ… такой вотъ, точь-въ-точь, вылитый капралъ, что лежитъ предъ ней теперь въ безпамятьи… мерещился ей…
— Гд? Когда?
— Всегда, всюду, давно. Еще на станиц.
Устя стояла около лежащаго, забывъ, что онъ врагъ, что онъ вотъ очнется и можетъ выпалить по ней изъ пистолета, что у него за поясомъ.
— Что за притча! выговорила Устя и прибавила: глупость какая, баловство.
Въ эту минуту подбжали къ атаману нсколько молодцовъ, видвшихъ, что Устя, нагнавъ и сшибивъ капрала, стоитъ на трав недвижно, вроятно ожидая подмоги.
— Вязать его! очнулся и догадливо крикнулъ атаманъ.
— Крупичатый!
И вотъ теперь уже съ полдня Засцкій сидлъ у Усти въ горниц, связанный по рукамъ, и блдный, потерянный, ожидающій казни и смерти каждую минуту — онъ молчалъ, и только красивые голубые глаза его, изрдка наполнявшіеся слезами, слдили за атаманомъ.
А Устя хлопотала по горниц, но длала пустое, ненужное, будто прикидывалась, не то предъ нимъ, не то передъ собой. И вмст съ тмъ ей было неловко, она смущалась, будто даже робла, сама не зная чего. «Что-то» застряло и засло въ голов и въ сердц, какъ заноза. Оно и смущаетъ ее, и сердитъ, а не проходитъ…
Изрдка Устя грубо обращалась къ капралу и спрашивала его о чемъ-нибудь, о пустякахъ, спрашивала только для виду. Она будто прикидывалась и въ этомъ, такъ какъ понимала, что грубо говорить съ плннымъ не было нужды и не было у ней охоты. А между тмъ, то и дло, она заставляла себя крикнуть:
— Ну, ты! Какъ звать? Эй, барченокъ! сть хочешь? Ты бы, крупичатый, спать легъ; до завтра теб еще жить надо…
Все это произносила Устя грубымъ голосомъ, морща свои брови и не глядя на капрала, будто эта дрянь и не стоитъ того, чтобы она смотрла.
Вернувшись теперь отъ Орлика домой, Устя вдругъ будто надумалась дорогой или же разсердилась на эсаула и ему на зло стала поступать иначе.
Она нашла капрала на той же скамь съ скрученными назадъ руками и поникнутой на грудь головой. Онъ почти не слыхалъ, какъ атаманъ вошелъ въ горницу. Чмъ боле думалъ онъ о себ, тмъ боле лишался способности видть и понимать окружающее.
— Смерть! Смерть! съ утра повторялось у него въ голов. И сердце щемило, сердце ныло больно, то замирало, то стучало молотомъ…
Устя вошла, глянула на плнника, затмъ взяла маленькій острый кинжалъ, что достался съ бляны Душкина, и молча подошла къ нему. Онъ пришелъ въ себя и, при вид блестящаго, какъ бритва, кинжала, отскочилъ въ сторону отъ лавки.
— Помилосердуй! вскричалъ онъ.
— Полно, нешто я рзать тебя… мягко выговорила Устя. — Я не изъ татарвы, я христіанинъ; я теб путы снять… давай. И Устя, повернувъ его къ себ спиной, двумя ловкими ударами остраго, какъ бритва, кинжала разрзала веревки, которыя упали на полъ. Онъ вздохнулъ свободне и даже бодре.
— Ну, сиди смирно! Не вздумай меня невзначай пырнуть чмъ! улыбнулась она. Толку мало будетъ. Я закричу, прибгутъ наши и тебя изрубятъ.
— Спасибо теб… тихо произнесъ Засцкій.
— Руки затекли, небось…
— Да. Что-жъ. Пущай, медленно и тихо заговорилъ онъ. — Все одно смерть, ужь лучше бы ты, атаманъ, тамъ въ овраг убилъ меня въ битв; а то что-жь день одинъ прожить, чтобы срамно помирать у васъ, какъ собак.
— Можетъ, проживешь и больше; завтра мы тебя казнить не будемъ — я это поршилъ.