Атаман Устя
Шрифт:
X
Орликъ прискакалъ въ Яръ, едва не загнавъ любимаго коня. Тотчасъ устинцы вс были подняты на ноги, и эсаулъ разъяснилъ всмъ свое колно. Прибыть имъ прежде команды въ Козій Гонъ, разсыпаться по густой чащ, на холмахъ, справа и слва надъ самой дорогой и ждать… Явится команда въ узкое ущелье, и хлопай въ нее каждый изъ ружья въ кучу; что ни пуля — въ тл, а они кидайся, ползай въ чащу хоть по одиночк на выстрлы. Пока иной доищется, гд заслъ молодецъ — въ него можно еще раза два выпалить, а третій зарядъ заколотить
— Въ эдакой битв и маленькіе калмычата могутъ отличиться! Это по легче, чмъ на бляну лзть! закончилъ рчь Орликъ.
Восторженные крики раздались на сход. Молодецъ эсаулъ такъ хитро все надумалъ, начиная съ похищенья Петрыня, которое онъ теперь разсказалъ и пояснилъ, затмъ такъ объегорилъ — благо его самого Егоромъ звать — командира и команду и, наконецъ, такъ теперь описалъ ихъ будущую битву, т. е. хлопанье изъ кустовъ въ тсную кучу застигнутыхъ и перепуганныхъ солдатъ, что вс устинцы не только обрадовались, но пришли въ восторгъ.
— Съ эдакимъ эсауломъ Москву-матушку можно взять и разграбить, если бы только не грхъ, да не далеко! воскликнулъ самый степенный и видавшій виды Блоусъ.
— А храбрый генералъ Петрынь съ командой будетъ пустое мсто караулить! крикнулъ Малина, — покуда его не словятъ наши.
Атаманъ Устя при всхъ обнялъ своего эсаула и произнесъ бодро и весело:
— Молодчина ты, Орликъ! Зналъ я, что ты умница-разумница, и надялся на тебя, но все-таки ты меня теперь удивилъ, — и атаманъ прибавилъ: ну, живо, ребята! Козій-то Гонъ не на носу вдь, а къ вечеру надо намъ быть на мстахъ.
Оружіе было тотчасъ же роздано, и каждый молодецъ получилъ такой запасъ зарядовъ, какого никогда не получалъ, — спасибо купцу Душкину, у котораго поживились вволю порохомъ и свинцомъ.
Чрезъ часъ разбойная команда, человкъ въ шестьдесятъ, уже бодро шагала на встрчу команд городской. Устя и Орликъ были верхами впереди, и эсаулъ разсказывалъ атаману все подробно, описалъ и командира изъ недорослей дворянскихъ.
— Его-то мы повсимъ! прибавилъ Орликъ. Намъ все одно бросать Яръ; вдь за ними и другую команду пришлютъ.
— А зачмъ его вшать? спросила Устя.
— Затмъ, чтобы ихъ братъ, устрашенный, впредь не вызывался на разбойниковъ ходить. Это наша выгода.
— Да, врно! Въ Козьемъ Гон и повсимъ! весело сказала Устя.
— И Петрыня съ нимъ, мерзавца! вскрикнулъ эсаулъ. Обоихъ вмст на одинъ сукъ.
— Да, ужь я мшать не буду! Погубилъ я было васъ всхъ изъ-за окаяннаго! досадливо произнесла Устя. Теперь тоже изъ-за него уходи, бросай свой поселокъ и ищи другое мсто.
— Теб твой дворецъ жалко? пошутилъ Орликъ.
— Встимо, — жалко. А зерно Душкина? Вдь его не будешь таскать за собой по степи да по Волг; бросай теперь — а намъ бы хлба на годъ хватило.
— Да, обида! Да что-жь длать, ршилъ Орликъ. — Говорилъ я теб не разъ про поганца Петрыньку; ты не врилъ; ну, вотъ… Еще спасибо, что я колно это надумалъ,
— Чижика? разсмялась Устя.
— Да. Ей-Богу, не воинъ, а чижикъ. Бленькій, румяненькій, будто крупичатый. Глазки двичьи, ручки бляночки, голосокъ соловьиный, — барченокъ, какъ есть, выхоленный матушкой съ батюшкой на аладьяхъ да на меду! шутилъ Орликъ.
— Терпть я ихъ не могу! выговорилъ атаманъ. — Видлъ я такихъ, когда въ Ростов сидлъ; да и секретарь-то мой московскій, изъ-за котораго мн пришлось на Волгу итти, эдакій же былъ уродъ.
— Нтъ, этотъ не уродъ. Онъ изъ себя красивый, сказалъ Орликъ. — Только вотъ говорю: барченокъ крупичатый и на меду вареный.
Десять верстъ прошли устинцы, не отдыхая, бодрымъ и скорымъ шагомъ. Посл часового привала и закуски хлбомъ съ ключевой водой, отрядъ поднялся снова и снова бодро зашагалъ дале.
Солнце уже сло, когда устинцы достигли узкаго темнаго ущелья среди двухъ высокихъ горъ.
— Какъ разъ во-время! сказалъ Орликъ. — Присядь, отдохни, ребята, въ куч и закусить опять, кто желаетъ, а я вамъ покуда поясню, что длать, сызнова, чтобы не попортили.
И когда вся шайка разслась съ трудомъ въ куч на узенькой троп, пролегавшей чрезъ ущелье, Орликъ снова подтвердилъ тотъ же приказъ: посл его встового выстрла зачинать и палить, елико можно чаще, въ кучу, чтобы сразу боле половины было подбито; ползутъ коли солдаты со зла на выстрлы въ самую чащу, — ждать каждому тихо и молча съ готовымъ зарядомъ, и когда наткнется тотъ совсмъ — палить въ упоръ; если же бросится команда бжать назадъ, бить вслдъ по ущелью. А затмъ, по его, Орлика, крику вылзать изъ кустовъ и живо на тропу тоже въ кучу… и въ догонку; кто выпалилъ, лзь назадъ и пропускай того, у кого зарядъ въ ружь — и такъ одинъ за другимъ и чередуйся по четыре по пяти заразъ.
— И пойдетъ у насъ пальба безъ молчка. Вотъ капралъ нашъ и почнетъ удирать, а не лзть. А мы знай будемъ за нимъ шагать да подстрливать… всхъ и уложимъ; а ужь кому живу остаться — тому у насъ въ ногахъ валяться.
Когда стемнло совсмъ, устинцы уже давно разсыпались невдалек отъ дороги по двумъ склонамъ горъ, сплошь заросшимъ частымъ кустарникомъ, и въ ущельи Козій Гонъ наступила такая тишина, что нельзя было бы поврить присутствію на дорог полсотни разбойниковъ.
Орликъ умостился подъ высокой елью тоже саженяхъ въ десяти отъ дороги.
Прошло много времени, и ночная тишина не нарушалась ничмъ… Впереди на краю ущелья ничего не виднлось.
Въ окрестности тоже было тихо.
Орликъ началъ смущаться, но молчалъ и пытливо глядлъ въ конецъ ущелья.
Устя, сидвшая въ чащ неподалеку отъ него, не вытерпла и тихо ползла къ высокой ели.
— Орликъ! я къ теб; роба меня одолла.
— Что? лшаго, что ли, испугался! досадливо и грубо проговорилъ эсаулъ.
Устя удивилась. Никогда еще, пожалуй, ни разу Орликъ не говорилъ съ ней такимъ мужскимъ голосомъ.