Атаман Устя
Шрифт:
Кабы зналъ Орликъ, что Устя думаетъ и говоритъ то же самое…
На площадк, среди поселка, все населеніе было въ сбор, даже бабы и дти, даже старая Ордунъя пришла поглазть.
Толпа тснилась вокругъ Петрыня, лежавшаго на земл. Около него стоялъ Малина съ обвязанной шеей и головой. Онъ что-то приказывалъ и очевидно распоряжался, а Мустафа, Лысый и старикъ Блоусъ исполняли его приказанія. Веревки на Петрын отпустили свободне, чтобы снять съ него платье и рубаху, а затмъ уже голаго опять скрутили сильне.
Петрынь рыдалъ и захлебывался. Изрдка,
— Отпустите, отпустите…
Когда Орликъ подошелъ къ толп, Малина выступилъ къ нему и злобно заговорилъ.
— Это за что же его миловать! За то, что онъ меня было убилъ. За то, что онъ капралъ или баринъ, что-ли, А? Нешто это гоже… это баловство?
— Не я милую! отозвался сухо Орликъ;- атаманъ не даетъ.
— Совсмъ, стало быть, ему прощенье вышло. А?
— Не знаю; можетъ, и совсмъ.
— Ребята, что-жь это? гоже это? обратился Малина къ толп. — Онъ меня чуть не убилъ, щенокъ. Что народу ухлопалъ. Попался сдуру живымъ, такъ мы его накормимъ и домой отпустимъ. Что мы тутъ, разбойники, аль иноки святые? Гоже-ль эдакъ дйствовать? Что здсь — обитель что-ли?
Толпа заворчала кругомъ, соглашаясь съ Малиной.
— Полно вамъ! Перестань, Малина! вымолвилъ Орликъ сердито. — Перемны не будетъ, хоть разорвися; атаманъ уперся.
— На нон или совсмъ ему прощенье? спросилъ Малина, — ты это токмо скажи.
— Тамъ видно будетъ.
— Ты съ нами эсаулъ, аль нтъ? раздалось въ толп. — По-твоему не слдъ тоже его казнить?
— По-моему слдуетъ! отозвался Орликъ.
— Ты, стало, намъ запрета не кладешь, спросилъ Малина, если мы сами капрала ухлопаемъ, такъ что атаманъ ужъ опосля узнаетъ?
— Встимо. Это его баловство! опять отозвался угрюмо Орликъ.
— Ну, ладно! Слышали, ребята! Стало быть, капралъ не уйдетъ! раздались голоса въ толп.
— Ну… а съ этимъ? спросилъ Малина. — Мы поршили топить.
— Валяй! сказалъ Орликъ и двинулся.
— Куда-жъ ты? Эсаулъ? Егоръ Иванычъ? раздались голоса со всхъ сторонъ. Не уходи. Потшимся.
— Нтъ, братцы, вы одни расправьтесь, а мн смерть недужится. Я до двора, прилечь. Руку больно…
Орликъ прошелъ толпу и побрелъ къ себ задумчивый и унылый. Дома однако онъ не легъ, а слъ подъ окномъ.
Нсколько человкъ подхватили Петрыня и понесли къ берегу. Малина двинулся за ними, а за каторожникомъ повалила и вся толпа. Мустафа и двое татаръ уже убжали впередъ.
— Потяжеле, да не гладкій! крикнулъ имъ вслдъ Малина.
Когда тронулись съ мста, Петрынь опять заметался, застоналъ и взмолился, но на его крики никто не отвчалъ, хотя бы и прибауткой, какъ было на площадк, когда его только что вынесли изъ дому атамана.
На берегу, гд были привязаны лодки, тащившіе Петрыня остановились. Когда самую большую изъ лодокъ отвязали и причалили бокомъ къ берегу, четверо татаръ внесли жертву и положили на дно. Малина вошелъ съ пукомъ тонкой и крпкой бичевы, Мустафа съ другимъ татариномъ вмст тащили
— Якши? Карошъ? кричалъ онъ.
— Карошъ! Карошъ! Давай, шутливо отозвался Малина. — На обоихъ бы годился, кабы не атаманъ. Эй, Блоусъ, садись къ рулю. Хоть на это пригодись, дармодъ.
Камень бухнули тоже на дно лодки.
— Утопить бы ужъ за одно и ддушку Блоуса! пошутилъ кто-то.
Двое молодцовъ сли къ весламъ, а старый Блоусъ неохотно и вздыхая умостился на корм. Мустафа прыгнулъ на середку и, упавъ, шлепнулся и слъ на Петрыня.
Раздался дружный хохотъ.
Толпа съ гикомъ разсыпалась вдоль по берегу. Солнце было уже высоко и палило съ синяго безоблачнаго неба. Волга, казалось, не шла мимо, а стояла, какъ озеро, въ тиши и зно жаркаго полдня! Обыкновенно бурливая — она теперь не катила волну съ зыбью къ берегу, а сверкала, какъ гладкое зеркало, отражая въ себ отплывавшую съ людьми лодку и народъ, разсыпавшійся вдоль берега.
— Ну, помоги, крымская душа! сказалъ каторжникъ. — Я, вишь, подшибленный, плечами двинуть не могу. Обвязывай!
Лодка остановилась саженяхъ въ десяти отъ берега и тихо двигалась, уносимая теченіемъ.
Мустафа и другой молодецъ обмотали бичевой камень и затмъ, завязавъ узломъ концы, пропустили ихъ подъ мышки чрезъ грудь лежавшей голой жертвы, потомъ окрутили шею и закрпили на спин.
Поднять парня и камень вмст было мудрено… Сначала подняли его одного и спустили въ воду за бортъ, и онъ повисъ на туго натянутой бичев.
Петрынь будто пришелъ въ себя отъ свжей воды, и отчаянные крики его огласили вновь окрестную тишину… Гиканье и гулъ голосовъ отвчали ему.
— Ну, поднимай. Дружно, заразъ!! командовалъ Малина.
Два молодца подхватили камень и перебросили чрезъ бортъ лодки. Плеснула вода кругомъ. Раздался яростный, хриплый, но и послдній крикъ — и все исчезло, только кругъ пошелъ по вод.
— Вотъ теб и Петрынька! отозвался кто-то.
— Ракамъ на днищ нон пиръ горой будетъ! сказалъ Малина.
А толпа на берегу уже не гоготала, а молчала, будто притаясь, и полная тишина наступила на мгновенье.
XIV
Орликъ сидлъ у себя почти безвыходно уже два дня, задумчивый и сумрачный. Одна диковинная мысль, застрявъ будто въ его голов, не оставляла его ни на минуту:
«Неужели этотъ крупичатый барчукъ въ одно утро приглянулся Уст? надумалъ онъ и возился съ этой мыслью. Неужели не атаманъ жалостливый заговорилъ въ Уст теперь, какъ бывало часто и было недавно еще по поводу освобожденія купца Душкина? Неужели двица, двичье сердце встрепенулось въ Уст?.. Не можетъ статься: этотъ капралъ какой-то чижикъ; самъ не на мужчину похожъ, а на двку, блолицый, блоручка; да, точно не живой человкъ, а картинка какая. Вотъ такія же дв картинки, изображавшія парней-иноземцевъ, были у отца его Соколова въ усадьб. Нешто на такую будто заморскую птицу можно смотрть безъ смха? Нешто можетъ онъ полюбиться разумной двиц?»