Атаман Устя
Шрифт:
— Когда же?
— Не знаю; тамъ видно будетъ.
Засцкій вздохнулъ и глянулъ еще бодре атаману прямо въ глаза. Устя не выдержала его взгляда, опустила свои глаза и отвернулась. Наступило молчаніе; Устя ползла въ столъ, сама не зная зачмъ.
— сть хочешь, тихо выговорила она.
— Нтъ.
— Полно; голоденъ вдь… Сутки не лъ, а я и забылъ признаться.
— Не до того…
— Пустое все… сейчасъ поужинаемъ, вымолвила Устя, улыбаясь ему въ первый разъ, и, дойдя до лстницы, она крикнула внизъ: эй, Ордунья, давай ужинать.
Капралъ слъ на скамью и, удивляясь, не спуская глазъ, глядлъ на Устю.
— Чуденъ
И онъ началъ такъ упорно и пристально разглядывать Устю, что ей становилось все боле и боле неловко подъ его взглядомъ.
— Полно ты на меня… Ну, чего уставился? Сглазишь? пошутила она, махнувъ на него рукой.
И капралъ вдругъ невольно улыбнулся на ласковый голосъ атамана, на его шутку и странно заглянулъ ему въ глаза. Можетъ быть, глянулъ онъ и просто, да Устю этотъ взглядъ за сердце вдругъ схватилъ.
— Что я?.. Ума, что-ль, ршаюсь! подумалось ей. Разумъ-то въ Козьемъ Гон, что-ль, остался.
XII
Плнникъ разбойниковъ Александръ Засцкій былъ изъ богатой дворянской семьи, жившей въ своемъ помсть около Саратова. Еще ребенкомъ, чуть не семи лтъ, родные записали его въ Семеновскій полкъ, оставивъ даже при себ лтъ до 18-ти. Не побывавъ ни на одинъ день ни въ Петербург, ни въ Москв, чтобы хотя на мсяцъ стать въ ряды своего полка, — онъ пользовался уже чиномъ капрала и поступилъ на службу въ Саратов къ намстнику. Вскор онъ былъ ближайшимъ помощникомъ командира половой команды, стоявшей въ город, и въ качеств гвардейскаго капрала былъ выше капраловъ «полевыхъ», т. е. арміи. Служба его была не мудреная. На его попеченіи была дюжина бомбардировъ полка и четыре новыя пушки особаго калибра, недавно изобртенныя любимцемъ царствующей императрицы Елизаветы — Шуваловымъ.
Пушки были быстро введены во многихъ полевыхъ командахъ провинцій и на нихъ приказано было обратить «сугубое вниманіе и раченіе», какъ если-бъ то были живыя существа, требующія сердечныхъ заботъ и ухода.
Шуваловъ не только не воинъ, но видвшій сраженія лишь на картинахъ, и еще мене артиллеристъ и ученый, выдумалъ пушку нежданно для самого себя. А ради славолюбія постарался объ ея распространеніи по отечеству. Выраженіе «шуваловская пушка» ласкало его статское и мирно-гражданское ухо.
Засцкій, при полученіи въ Саратов четырехъ пушекъ, былъ отряженъ именно для «раченія» и ухода за дтищемъ фаворита царицы. Сначала усердное начальство само не знало и равно не ршалось поднять вопросъ, можно ли даже изъ этихъ пушекъ палить? — конечно, изъ уваженія къ нимъ и къ имени изобртателя. Понемногу однако излишнее почтеніе къ пушкамъ прошло, и изъ нихъ стали палить въ торжественные и праздничные дни съ паперти собора или въ саду дворца намстника, иногда на гуляніи. Этимъ собственно почетнымъ и веселымъ дломъ и ограничивалась служба молодого капрала. Однако черезъ годъ-два, при усиленной пальб 5-го сентября, въ день Захарія и Елизаветы, по случаю царскаго праздника, одну изъ пушекъ разорвало, двухъ бомбардировъ искалчило и третьяго убило наповалъ. Капралъ и команда его, а равно и горожане стали съ почтеніемъ, но уже нсколько инымъ, чмъ прежде, относиться къ этимъ пушкамъ. Первые палили рже, а вторые держались при этомъ на почтительномъ разстояніи.
Другое
Фисташъ училъ дворянскую молодежь танцовать, малевать красками, но главнымъ образомъ обучалъ нмецкому языку, настолько однако своеобразному, что нсколько нмцевъ, тоже ссыльныхъ въ город, посл паденія Бирона, понимали рчь Фисташа и его учениковъ иногда съ большимъ трудомъ, но всегда съ большимъ смхомъ.
Молодой человкъ тоже обучался у сосланнаго убійцы какъ танцамъ, такъ и малеванію, но главнымъ образомъ веселой наук пиротехник. Засцкіе родители высылали изъ деревни на прожитокъ сыну много денегъ и окружили его двумя десятками дворни, купивъ предварительно домъ на его имя, такъ какъ дворянину Засцкому не приличествовало «квартировать».
Жизнь капрала шла беззаботно въ сред общества, ласкавшаго всячески любезнаго, красиваго юношу, единственнаго наслдника многихъ тетушекъ и дядюшекъ.
И старые, и малые любили командира бомбардировъ. Молодые дворяне зачастую кутили на его счетъ и занимали деньги. Молодыя двицы томно и ласково поглядывали на его красивый гвардейскій мундиръ, пушистый, въ локонахъ, пудренный парикъ, выписанный изъ столицы, даже на его шпагу, которая у него сзади, продтая въ фалду, торчала съ особеннымъ ухарствомъ, не такъ, какъ у другихъ.
Фисташъ, любившій Засцкаго за щедро оплачиваемые уроки, научилъ его многому помимо пиротехники и постоянно преподавалъ правила «осады, блокады и штурма» женскаго сердца. Фисташъ былъ самъ недуренъ, нестаръ еще и большой сердцедъ среди мщанокъ и купчихъ города. Его ссылка за убійство шведки и подвернувшагося бутаря была тоже данью его слабости къ прекрасному полу и неразборчивости средствъ въ любовныхъ похожденіяхъ.
Засцкій эту науку, именованную Фисташемъ «либентехникъ» или техникой любви, произошелъ съ нмцемъ и усвоилъ себ быстро.
Вс молодыя барыни и двицы и безъ того заглядывались охотно въ его голубые красивые глаза, оттненные длинными золотистыми рсницами. Но когда Засцкій къ природной своей привлекательности присоединилъ еще науку нмца, т. е. умлъ терпливо вести осаду и длать стремительный штурмъ во время, то побды его стали считаться десятками — отъ горничныхъ до чиновницъ и дворянокъ.
— Ахъ, ты, разбойникъ! привтливо журилъ капрала покровитель его, намстникъ. Всхъ нашихъ бабъ съ ума свелъ. Будь у преосвященнаго жена, ты бы вдь и ее обдлалъ, не взирая на санъ супруга.
Такъ прошло пять лтъ.
И все улыбалось молодому человку, все будто свтило кругомъ. Самая важная забота его за послднюю зиму была — невозможность достать такія перчатки, о какихъ ему наплъ Фисташъ. Нмецъ вызвался уже самъ тайкомъ създить за перчатками въ Москву, ради прихоти юнаго друга, но, конечно, на его счетъ. Но Засцкій боялся итти въ заговоръ противъ намстника и согласиться на тайное посольство ссыльнаго нмца. Ему казалось почему-то, что въ Москв Фисташъ непремнно опять убьетъ другую шведку и другого бутаря.