Атаман Устя
Шрифт:
— Эхъ, обида, уйдетъ капралъ, завопилъ кто-то съ такимъ отчаяніемъ, какъ если бы въ этомъ было особое огромное несчастье.
— Шалитъ, не уйдетъ! крикнулъ атаманъ и, подтянувъ поводья у своего Киргиза, гикнулъ по-казацки и, припустился.
Хорошо и размашисто летлъ срый конь барчука-командира, будто чуя, что уноситъ хозяина отъ смерти, но Киргизъ Усти былъ не конемъ, а соколомъ… Онъ не скакалъ, а летлъ, когда Устя пускала его во весь махъ. Много забралъ переда капралъ, но атаманъ на полуверст скаку, при выход изъ Козьяго Гона въ открытое поле настигъ бгуна и выпалилъ изъ мушкетона. Срый конь
Устя подскакала, осадила Киргиза и глядла… Конь вскочилъ, хромая, съ перебитой ногой, а всадникъ лежалъ ничкомъ и недвижимо.
— Убитъ? Нтъ! пуля-то одна вдь, стало, убился! думалъ атаманъ.
XI
Въ полдень устинцы были дома.
Отъ команды, что билась въ ущельи, осталось въ живыхъ, раненыхъ и въ плну 18 человкъ и капралъ. Остальные были вс перебиты, а кой-кто спасся отъ плна или отъ смерти, запрятавшись подъ шумокъ въ дебряхъ и чащ Козьяго Гона.
Небольшой отрядъ Петрыня уже утромъ былъ весь уничтоженъ самимъ эсауломъ, благодаря хитрому обходу и лихому натиску. Онъ былъ почти весь перестрленъ, разогнанъ, а четыре человка съ Петрынемъ захвачены. Вс плнные, конечно, были пригнаны въ Устинъ Яръ, какъ стадо барановъ.
Не дешево обошлась устинцамъ битва съ командой.
Ефремычъ былъ слегка раненъ въ ногу, но могъ ходить прихрамывая. Малина былъ раненъ всхъ сильне въ щеку и шею на вылетъ, но не стоналъ и злобно молчалъ, однако онъ былъ на ногахъ и не собирался лечь; это былъ послдній выстрлъ Засцкаго, сдланный въ упоръ по каторжнику, рубившему всхъ топоромъ, но передъ тмъ онъ убилъ и другого молодца изъ устинцевъ.
Ванька Черный, знахарь и болтунъ, мечтавшій о женитьб на дочери дяди Хлуда, былъ принесенъ четырьмя калмыками въ Яръ въ безсознательномъ состояніи тоже съ пулей капрала въ голов…
Блоглазый и бловолосый Кипрусъ изъ невдомой стороны былъ тоже въ другихъ невдомыхъ предлахъ, на томъ свт: съ прострленнымъ сердцемъ, въ самый разгаръ битвы, онъ повалился, не пикнувъ ни звука на своемъ чудномъ язык.
Орликъ былъ легко раненъ около локтя въ ту же руку, что еще болла отъ старой раны въ плечо, полученной на блян. Съ десятокъ татаръ было переранено, и почти два десятка легли въ Козьемъ Гон, когда бросились въ рукопашною съ ножами и вилами на мткіе залпы изъ ружей еще не оробвшей и не разсянной кучки солдатъ.
Но если дорого обошлась битва разбойникамъ, то команда саратовская поплатилась совсмъ, вся… Команды не было — она растаяла, будто снгъ весной. Ущелье было покрыто трупами. Бжавшихъ могло быть изъ обоихъ отрядовъ не боле полуторы дюжины. Въ плну было почти столько же… Но самое главное, что утшило и веселило устинцевъ, былъ плнъ живьемъ командира отряда и ихъ Іуды предателя, Петрыня. Вс ждали на другой день поглазть съ удовольствіемъ, какъ ихъ будутъ казнить среди поселка, на площадк, съ соблюденіемъ всякихъ затй ради потхи.
— Потшимся завтра, ребята! слышалось повсюду. — Спасибо, живьемъ достались; могли вдь быть убиты ненарокомъ. Капралъ былъ въ дом атамана и сидлъ въ горниц, на скамь, связанный по рукамъ. Петрынь, скрученный веревкой по всму тлу, лежалъ, какъ чурбанъ, на полу въ чулан, откуда еще наканун
— Батюшка! Родитель! изрдка шепталъ Петрынь какъ бы въ полубред. И у него отъ отчаянья и ужаса положенія, дйствительно, сдлался къ вечеру бредъ. Онъ видлъ отца и говорилъ съ нимъ. Лихой Тарасъ, умершій по собственной вол, утшалъ сына и что-то общалъ ему хорошее, изъ-за чего стоитъ постараться.
— Коли казнятъ, я тебя къ себ уведу! слышалось Петрыню, и онъ говорилъ вслухъ:
— Батюшка, уведи поскоре… не мшкай, идутъ. Помилосердуй, Устя! За всю мою любовь…
Къ вечеру голодъ сталъ мучить парня. Онъ не лъ уже боле сутокъ. На о немъ забыли вс; забылъ и атаманъ, бывшій теперь подъ той же кровлей.
Но атаману не грхъ было его забыть. Ему было не до того: съ нимъ что-то чудное приключилось. Ефремычъ звалъ его въ кладовую запереть добычу, доставшуюся отъ команды съ возовъ ея обоза… Устя не шла и говорила:
— Ладно, успется еще.
Ефремычъ попросилъ настоя Чернаго для своей раны — Устя общала и забыла дать. Надо было на гору сходить, выкопать деньги, напрасно зарытыя, и Устя собиралась… и забыла. Надо было распорядиться по разнымъ дламъ — Устя ничего не длала… Собиралась… Орликъ позвалъ атамана къ себ помочь завязать руку, такъ какъ знахарь Черный уже не могъ пользовать никого, лежа въ безнадежномъ положеніи въ одной изъ хатъ, — Устя общала и тоже запамятовала. Когда она собралась итти, Орликъ уже сидлъ у себя на крыльц съ завязанной рукой и весело шутилъ. Ему помогалъ раненый, но уже оправившійся Ванька Лысый, который обучился длу отъ Чернаго на себ самомъ.
— Лысый! шутилъ съ нимъ Орликъ, — вдь тебя теперь можно ужъ будетъ звать просто Ванькой.
— Почто? спросилъ Лысый, увязывая руку эсаула въ тряпки.
— А другой Ванька-то нашъ, Черный? Онъ не встанетъ. Поди, къ вечеру помретъ, бдный.
— Хоре… Мы безъ знахаря будемъ.
— Жаль. Молодцомъ бился. Я отъ него такой прыти и не ждалъ. Ну, и жалко тоже было, Моли Бога, что тебя съ бляны надысь подшибли и что дома сидлъ. Быть бы и теб, пожалуй, убиту на томъ мст Козьяго Гона, гд ты меня, окаянный, чуть было разъ не ухлопалъ. Помнишь, глупая твоя и лысая голова?
— Какъ не помнить, Егоръ Иванычъ; хораздо помню твою нахайку!
Однако Орликъ дивился поступку атамана. Въ прошлый разъ Устя встревожилась не на шутку, узнавъ отъ Ефремыча объ его ран, и тотчасъ сама прибжала, а теперь онъ позвалъ ее, а она не идетъ.
— Чуденъ мой атаманъ! думалъ Орликъ; то будто сестра родная, а то и ухомъ не ведетъ.
Устя пришла и, увидя, что рука Орлика уже завязана, разсянно отвтила на нсколько вопросовъ Орлика и тоъ часъ собралась опять къ себ.
— Куда же ты, атаманъ? Посиди, побесдуемъ, сказалъ Орликъ.