Атаман Устя
Шрифт:
Чрезъ два дня эсаулъ опять общался навдаться, чтобы объяснить и распредлить все подробне какъ кому дйствовать
— И ты полагаешь, толкъ будетъ изъ всхъ твоихъ выдумокъ? недоврчиво произнесла Устя.
— Увидимъ! Можетъ, дло и выговоритъ! А вы покуда на всякій случай готовься вс… Добро закапывайте. Врне!
Орликъ простился съ Устей и весело двинулся верхомъ чрезъ поселокъ.
Молодцы устинцы, уже узнавшіе страшную всть — приближеніе команды, тревожно сходились кучками по дворамъ. Отъздъ эсаула изъ Яра еще боле смутилъ всхъ.
Даже Малина покачалъ головой.
— Нешто время теперь
Устинцы были напуганы, и недаромъ…
Появленіе команды было всегда концомъ для всякаго разбойнаго гнзда. Биться съ солдатами, вооруженными хорошими ружьями, а не самопалами, казалось этой «сволок» со всего міра еще страшне, чмъ оно было въ дйствительности. Только бывалые, какъ Малина, знали, что команда — не Богъ всть какая бда, солдаты тоже люди-человки.
Во всякомъ случа, если бы даже разбойники и одолли, что было крайне сомнительно и случилось лишь счетомъ съ десятокъ разъ со временъ Стеньки Разина, помимо битвы приходилось все-таки уходить съ насиженнаго мста. Не сожгутъ и не разорятъ солдаты Устинаго Яра теперь — пришлютъ изъ города другую команду, хоть третью. Уже подняло ноги начальство, то конецъ; не усядется смирно, покуда не уничтожитъ гнзда разбойнаго; стало быть, Устиному Яру — пришли послдніе деньки.
А итти съ Устей на другое мсто, побросавъ запасы всякіе — все одно, что совсмъ уходить. Лучше даже уйти и искать другого атамана, до котораго начальство еще только собирается добраться.
— Что-жь биться-то, когда знаешь, что не одолешь, говорили и думали устинцы, въ особенности татары, калмыки и мордва.
— Лучше, ребята, утекать по-добру по здорову! У атамана много добра, а намъ что? Портки да рубаху на себ унесешь.
Устя и Орликъ оба хорошо знали, какъ подйствуетъ на молодцовъ извстіе о команд. Устя, посл совщанія съ Малиной, далъ ему право «орудовать» его именемъ.
Орликъ, узжая, тоже поручилъ Черному и татарину Мустаф, который за послднее время, и особенно при разгром бляны, доказалъ свою лихость и удальство. Къ нимъ еще присоединился желтый, невдомаго края человкъ, т. е. Кипрусъ.
Вс четверо наблюдали теперь за поселкомъ и его населеніемъ. Въ четырехъ умахъ Устинова Яра, на холмахъ стояли они, каждый съ тремя-четырьмя молодцами на выборъ, вооруженные ружьями, и исполняя должность часовыхъ и дозорщиковъ за своими. Приказъ атамана для строжайшаго исполненія былъ:
— Бить мертво бгуновъ изъ Яра, якобы предателей.
Малин и Черному было лично выгодно, чтобы Устинъ притонъ уцллъ, елико возможно. Черному ради Хлуда, ибо если разорятъ поселокъ, разбжится шайка побитая — и не соберешь, пожалуй; а Малин окончательно некуда было дваться со своими рваными ноздрями. Повсюду на Волг онъ былъ бы десять разъ схваченъ и выданъ всякимъ мальчишкой властямъ, прежде чмъ усплъ бы найти себ другую шайку съ другимъ атаманомъ. Клейма на лбу и рваныя ноздри были со стороны правительства именно не столько наказанье преступника, сколько практическая польза на случай его побга.
— Хорошо вамъ, говорилъ Малина. — Вамъ покуда безъ литеръ да съ носомъ — везд дорога. А я куда сунусь?
Кипрусъ тоже понялъ, что надо всю душу положить за Устю и его Яръ. Тутъ онъ, не маракуя ни слова по русски, уже обжился, къ нему привыкли вс
Наконецъ, Мустафа, четвертый выборный сторожъ, желалъ процвтанія Яра ради того, что ему за отличіе было общано эсауломъ въ награду то, что было ему дороже всего въ мір, о чемъ онъ мечталъ со дня своего бгства изъ крымскихъ предловъ. Орликъ общалъ подарить ему перваго лучшаго коня, котораго кто-либо изъ шайки отобьетъ и пригонитъ въ Яръ. Мустафа за хорошаго коня готовъ былъ лзть не только въ огонь и въ воду, а на врную смерть. Татаринъ мечталъ теперь и день и ночь объ обладаньи конемъ, какъ женихъ мечтаетъ о своей невст и дн внчанія. Часовые въ четырехъ сторонахъ Устинова Яра были разставлены во-время: многіе уже изъ шайки пробовали исчезнуть изъ Яра, въ особенности татарва; въ сумерки Мадина, а вечеромъ Мустафа уже застрлили двухъ бгуновъ изъ башкиръ.
Разумется, если бы вс, тайно желавшіе убжать изъ Яра отъ команды и битвы, собрались въ кучку и двинулись дружно, то часовой самъ-третій или самъ-четвертъ не могъ бы ничего сдлать. Но именно этого не было и не могло быть. Взбунтоваться открыто десятку человкъ или двумъ было невозможно; всякаго удерживалъ не страхъ, а срамъ; всякаго останавливала «разбойная честь», боязнь позора предъ своими. Тутъ дло шло ужь въ открытомъ признаніи себя не трусомъ, а предателемъ.
— Бжать, такъ всмъ бжать на другое мсто, разсуждало большинство. — Или оставаться и биться и за себя и за всхъ, и за поселокъ и за награбленное добро, которе хоть и у атамана подъ замкомъ, но оно наше собственное иждивеніе; оно принадлежитъ всмъ и попадетъ намъ въ руки при первомъ же дуван.
Однако Малина, Черный и другіе, поумне, въ томъ числ дядька Ефремычъ, поспшили, на всякій случай, распространить въ поселк всть, что эсаулъ Орликъ поклялся такое колно надумать, что городской команд не видать Устинова Яра какъ своихъ ушей, не только его разгромить. Самъ эсаулъ похалъ на переговоры съ капраломъ команды.
Уваженіе къ Облику и вра въ него были такъ велики, что на утро попытки бгуновъ прекратились: отчасти дйствовали на трусливую татарву и два висвшіе на деревьяхъ трупа двухъ башкиръ.
— И команды не дождались — и готовы! шутили на ихъ счетъ устинцы. — Хотлось бгать, а потрафилось висть.
Всю ночь около дома атамана шла работа. Устя съ Ефремычемъ, Ордуньей, Блоусомъ и Гаврюкомъ таскали имущество подороже и закапывали въ чащ въ ямы, заране приготовленныя. Если и разгромитъ все команда, то не разграбитъ; а когда уйдетъ она во-свояси оставшіеся въ живыхъ молодцы могутъ прійти посл и воспользоваться добромъ.
Среди ночи атаманъ вышелъ одинъ съ ношей, поднялся на верхушку ближайшей горы и тамъ безъ свидтелей закопалъ подъ дубомъ свою ношу. Это были деньги. Сдлавъ ножомъ зарубку на дубу, Устя вырзала съ трудомъ дв буквы Е. и С., т. е. Егоръ Соколовскій.