Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
Воспоминания — давно забытые, но живые и сильные, бесконтрольно лезут наружу.
В детстве мне нравились майские дожди и особенное, трепетное состояние обновления после них. Эхо крика кукушки, зовущее за собой. Шум далекого поезда в туманном утре. Пятнистое плюшевое пузо котенка, старательно грызущего перо с бубенчиком. Золото пылинок, мерцающих в солнечном луче.
В подсознании вспыхивает ассоциация с глазами Вани, боль в груди давит и давит, но ее заливает густой, заживляющий, сладкий сироп.
Когда же все пошло не так?
Тени удлиняются, небо алеет у горизонта,
Однажды, когда мне было пять, папа взял у местного рыбака лодку напрокат, сел на весла и перевез нас с мамой на тот берег. Он смешно и бодро рассказывал, что еще пацаном любил бывать на той волшебной поляне, хотя и получал за это от деда. Тогда было невероятное время — родители почти не скандалили и по-другому, с нежностью, друг на друга смотрели. Расположившись на мягких покрывалах, мама, папа и я жарили шашлыки, играли в мяч и хохотали.
Больше мы ни разу там не были, повседневность вырулила на иные рельсы, и счастливая девочка Лера навсегда осталась на той поляне.
Когда-нибудь я смогу доплыть и оттуда ее забрать…
Илья знает эту легенду и предлагал мне помочь с переправой, но я отказалась — под предлогом, что потом он наведет туда кучу народа и все испортит. Но истинные причины были в другом — я попросту не хочу разделять с ним мое волшебное место, а еще — боюсь разочароваться, не обнаружив там сказки.
Как по наитию, Рюмин настойчиво звонит и тяжело дышит в трубку:
— Лер, привет! Ты где сейчас?
— Возле ведьмы. Захотелось побыть в тишине, мамины хиты девяностых уже в печенках сидят. Ну как, разделался с картошкой?
— Ага. Устал как собака. Мать тоже вынесла все мозги. Можно я приду?
— Конечно. Давай!
Хоть Илюха и живет на верхнем порядке, через двадцать минут он предстает передо мной — в просторной черной футболке, свободных джинсах по щиколотку и в пыльных кедах. Влажные кудряшки над сбритыми висками миленько вьются, от него пахнет дымом, морским гелем для душа и березовыми распаренными листьями.
Рюмин отбрасывает в кусты окурок, выдыхает, пристально на меня пялится, и я переключаю внимание на солнечные блики на воде.
Вообще-то, до появления Волкова любая девчонка в поселке была готова умереть за один лишь такой взгляд Илюхи, но на меня он раньше не действовал. Теперь же мне приходится мучительно подбирать слова и притворяться, что все нормально.
Илюха садится на траву и я, стряхнув неловкость, первой нарушаю звенящую предзакатную тишину:
— Как концерт? Наверное, я многое потеряла, пропустив это шоу.
— Правильно сделала, что не пошла! Бобкова там всех покорила — какой-то отрывок зачитывала, под гитару пела. Раису даже на слезы пробило. А в целом — концерт как концерт. Скучно. Странно только, что этого слизняка не задействовали — мог бы стишок с выражением рассказать. Или вприсядку сплясать.
Я утаиваю от лучшего друга, что в тот момент Волков был
Солнце краснеет, распухает и стремительно катится к кромке воды, расцветает на ней дорожкой кровавых разводов и гаснет. Холодает, сгущаются сумерки, над беседкой и лавочками загорается одинокий фонарь.
Разговор сам вырулил к Волкову, и я перехожу к животрепещущей теме:
— Говорят, он неблагополучный. Не знаешь, почему?
Илюха сплевывает и недобро усмехается:
— Не-а. Скорее всего, гнилая сущность мамаши наружу полезла! Яблоко от яблони. Сама понимаешь: эта тварь чуть не увела моего отца из семьи и едва не угробила маму. Наговорила ей всякого, и маму в реанимацию увезли — а она была на пятом месяце! Считай, я тоже чуть не умер тогда. Из-за нее папаша начал пить и разбился. Из-за нее все наши беды. Только зажили спокойно — на тебе, приперлась, улыбается, хоть в глаза плюй. И сынка своего притащила. В курсе, что мелкие, хуторские и задроты из девятого отказались платить нам бабло? Так их этот тип взбаламутил, велел, если что, ментам на нас заявы писать. И пофиг, что у нас так заведено: я тоже в свое время дань старшакам отдавал, и жаловаться мамке было западло. Традиция есть традиция!
Рюмин распаляется, его щеки бледнеют от ярости, а я все сильнее и глубже вязну в отравленном сладком сиропе — мы сейчас говорим о Ване…
— Лер, ты меня слышишь? — Илюха толкает меня в плечо, и я дергаюсь от испуга. — Зря ты его жалеешь! Еще раз предупреждаю: он не столько за Бобкову впрягается, сколько тебя урывает. Мы с пацанами после праздника с ним перетрем — не только мне хочется почесать кулаки об его подлую рожу. Мамашка в прошлом тут косячила, он — продолжает ее дело. Не надейся, Лер: они у нас надолго и еще всех до ручки доведут. Сам видел, как они обустраиваются…
Я вовсе не уверена, что придирки Илюхи к Волкову справедливы, но идиллическая картинка их общения с Ингой досадным наваждением встает перед глазами, и пальцы предательски дрожат. Пора с корнями вырывать подонка Волкова из сердца и закрывать эту позорную страницу моей биографии.
— Все, Илюх, пошли! — я решительно вскакиваю, и он ошалело моргает:
— Куда?
— Подпортим им благоустройство участка.
— Ты че, я не буду Брунгильде вредить. А если люди узнают? — Илюха вот-вот сольется, но я применяю запрещенный прием: наклоняюсь так, чтобы декольте оказалось прямо перед его носом и с придыханием мурлычу:
— Никто не узнает, Илюх, не трусь. Брунгильда после удара ни черта не понимает, так что досадим мы не ей, а Маринушке. Ну и Волкову.
* * *
Глава 16
Будильник в телефоне просыпается в несусветную рань, истерично жужжит и трясется в конвульсиях, и я готова швырнуть его в стену — радует только, что сегодня среда, и рабочая неделя скоро закончится.
Сладко потягиваюсь, продираю глаза и охаю — мышцы болят, как после изнурительной тренировки, в груди тяжко от недосыпа, мутного страха и кислого стыда.