Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
Мы выскакиваем за кованую калитку, на предельной скорости перебегаем в соседний двор и спасаемся в прохладной темноте дома Анны Игнатовны, а все тревоги, невзгоды и опасности остаются снаружи. Ваня запирает дверь на два оборота замка и, ободряюще мне улыбнувшись, включает тусклый светильник. Где-то в глубинах пустых комнат грохает рама, позвякивает старый хрусталь и загадочно шелестят бумаги, и бешеный сквозняк, пролетев по коридору, стремглав уносится прочь.
— Опять надвигается грозовой фронт. Сегодня рассылали штормовое предупреждение, — Ваня скидывает кеды у порога и скрывается на кухне, и я, разувшись,
Мне страшно оттого, что отец не в себе и может не спустить Ване проявленной дерзости — запросто схватит ружье и заявится сюда с разборками, тягостно от случившегося скандала, от несвоевременного подозрения Илюхи, от обострившейся болезни Анны Игнатовны, от стихии, набирающей обороты за кирпичными стенами гостеприимного дома. Но на улице хлопает автомобильная дверца, загораются ксеноновые фары, и огромная черная тачка, шурша шинами по гравию, медленно и осторожно отползает к асфальту.
— Кажется, твой отец уехал, — Ваня надежно фиксирует пластиковую ручку окна, и рев внезапно налетевшего ветра стихает. Под оранжевым абажуром с шелковой бахромой вспыхивает лампочка, и я без сил падаю на свой любимый стул. Именно на нем я частенько пила травяные чаи Анны Игнатовны и, под ее испытующим взором, нехотя отвечала на расспросы о безрадостном житье-бытье. А сейчас я здесь с ее московским внуком, и, от попытки это осмыслить, мозг опять коротит.
— Лер, он же в стельку. Как он доберется до Н-ска в такую погоду? — несмотря на недавнюю стычку, Ваня явно обеспокоен и всматривается в красные точки габаритных огней до тех пор, пока те не гаснут за поворотом.
— Папаше не в первой — он не считает это зазорным. Черт с ним, главное, чтобы никого не покалечил и не убил, — я прислушиваюсь к себе, но действительно не улавливаю волнения за участь отца. Пусть провалится в ад, и тогда все наши проблемы мгновенно разрешатся!
— Очень больно, да? — Ваня задергивает тюль, садится на корточки возле меня, осторожно убирает с моей щеки прилипшую влажную прядь и пристально изучает полученные повреждения. От его рентгеновского взгляда по коже рассыпаются приятные мурашки, дыхание сбивается, и я тихо всхлипываю — когда он рядом и смотрит вот так, пространство между нами становится вязким, густым и наэлектризованным. Покраснев до кончиков ушей, Ваня быстро поднимается, достает из морозилки пакет замороженных ягод и протягивает мне. — Вот, приложи, это должно помочь.
Пробормотав благодарность, прикладываю спасительный холод к пылающей щеке, но Ваня лишь сильнее заводится:
— Блин, что с ним не так?! — Он рывком выдвигает второй стул, занимает его и откидывается на металлическую спинку. — Этот чел больной, или вот настолько возомнил себя хозяином жизни?
Я невесело усмехаюсь и поправляю подвернутый краешек цветастой скатерти:
— Ага. Я же говорила про местную религию под названием понты, и он — ее главный последователь. Бабло, сила, власть… Он не спрашивает, он просто берет свое. В его жизни был лишь один непререкаемый авторитет — лучший друг Толик Рюмин, точно такой же дегенерат. Но он давно в могиле. Отец все пытался создавать видимость идеальной семьи — покладистой и робкой жены и во всем успешной дочки, но мы с мамой роптали и постоянно его бесили. Когда он нашел молодую любовницу, резко восстановил уважение среди пацанов! Запросы ушлой девки он не тянет, но непомерная гордость не позволяет сдать назад. И он прет вперед. Вот что бывает, когда пытаешься казаться круче, чем ты есть, — я тяжко вздыхаю. — Прости, что стал
— Тебе надо выбираться отсюда. Любой ценой. Надо что-то делать, Лер! — я опять улавливаю исходящую от Вани вину за слитый тест и избиение ремнем, откладываю оплывший пакет и расправляю плечи:
— Я над этим работаю, Вань. И первый шаг уже сделан. Как только я осмелилась дать ему отпор, поняла, что он на самом деле слабый. Он несчастный и жалкий, и я больше его не боюсь. Самое удивительное, что моему примеру последовала и мама… Эй, мы не несем ответственность за решения других людей, помнишь?
Он молча кивает и отворачивается к окну.
Над крыльцом качаются черные ветви черемух и сортовой вишни, по подоконникам стучат первые крупные капли, размеренно и четко тикают настенные часы.
— Что с твоей бабушкой? — я наконец решаюсь задать волнующий, но очень тяжелый вопрос и замираю в ожидании плохих новостей. Почему-то снова припоминается разговор тети Марины с Илюхиной матерью, и какая-то невнятная, вертлявая, зудящая догадка, которую нельзя поймать и препарировать, снова и снова не дает мне покоя.
— Утром, как только мы уехали на экскурсию, мама зашла ее проведать и обнаружила без сознания.
— Что говорят врачи?
— Официально — ничего, — Ваня скрещивает на груди руки. — Но в приватной беседе посоветовали готовиться к худшему.
Меня скручивает невыносимое, болезненное бессилие. Да, я обещала простить себя за все свои прошлые выходки, но разгром ее любимого детища — теплицы с рассадой — теперь до конца жизни останется на моей совести.
— Как же так… А я собиралась к ней в гости. Мне так нужно перед ней извиниться! Думаешь, у меня не получится?!
Рыдания встают поперек горла, но Ваня накрывает мою руку своей и легонько сжимает.
— Думаю, она знает о твоих намерениях и не злится. Точнее, я уверен в этом, Лер.
Мы снова одни во всем мире, и реальность качается и уплывает. Только он может единственным словом привести меня в норму, подбодрить, утешить и выключить боль.
— Чаю? — неожиданно предлагает Ваня, заговорщицки прищуривается и умоляюще поднимает брови. — Пожалуйста, составь мне компанию! Один я чуть от тоски не взвыл. Правда, на десерт у меня ничего нет.
— Так давай испечем шарлотку с ягодами! — я тут же цепляюсь за возможность вынырнуть из болота скорби, трясу перед его лицом подтаявшим пакетиком и, вспорхнув со стула, без спроса распахиваю холодильник и шкафчики. Все необходимые ингредиенты чудесным образом находятся, Ваня пялится на меня, как на сумасшедшую или на волшебницу, и задумчиво соглашается:
— Давай попробуем.
Мы двадцать минут ищем и собираем старенький миксер, взбиваем белки до устойчивых пиков, щедро сыплем в них муку, заливаем тесто в форму и отправляем в духовку. Вскоре по кухне распространяется тонкий, умопомрачительный запах ванильной выпечки.
Мы опять болтаем о разных глупостях, хохочем как ненормальные и ожесточенно спорим, однако имеем схожую точку зрения на большинство явлений и вещей, и запросто могли бы трепаться и философствовать еще сутки напролет.
Я все сильнее и безнадежнее влюбляюсь. С ним интересно и весело. С ним моя душа…
Природа окончательно слетела с катушек — бросает в стекла пригоршни воды, выламывает рамы, сотрясает стены и завывает голодной собакой. От ослепительного голубоватого разряда на миг закладывает уши, и мощный раскат грома с шипением и эхом грохочет над крышами.