"Баламуты"
Шрифт:
– Это точно. Кандидатов стало как собак. Кандидат на кандидате сидит... Четыре доктора. Мой шеф Рыжевский тоже докторскую зимой защитил. А темы, хоть в "Крокодил" посылай. Как только ВАК пропускает: "Роль силоса в развитии животноводства".
Павлет искоса поглядывал на Ирину, проверяя впечатление, которое он произвел, рассуждая про кандидатов. Та с интересом слушала.
– Да сейчас, вроде, защититься-то не просто, - вставил Володька.
– Да брось ты, - отмахнулся Павлет.
– В институте существует план научной работы, где определено, сколько надо подготовить кандидатов, сколько докторов. И готовят, за уши
– Так уж и один?
– усомнился Володька.
– Серьезно говорю, - обиделся Павлет.
– Институты такие есть, конечно, но с такой базой как наша, вряд ли. У нас одна селекциионная станция больше тысячи гектаров.
Подошла Клавдия, жена Михаила, и позвала помянуть усопшую. Павлет обласкал взглядом Ирину и пошел за Клавдией.
– Он тебе кто?
– спросила Ирина мужа.
– Седьмая вода на киселе, - отмахнулся Володька.
– То ли двоюродный, то ли троюродный дядька по отцу.
– Научный сотрудник какой-нибудь?
– Что?
– усмехнулся Володька.
– Шофер. Раньше возил директора, теперь водит институтский автобус... Что-то ты им больно интересуешься, - подозрительно прищурился Володька.
– Понравился что ли?
– А что? Ничего мужчина, - засмеялась Ирина и скользнула взглядом по мужу, будто сравнивая с Павлетом.
Володька обиженно засопел и молча пошел туда, где поминали Дарью. Был он среднего роста, при ходьбе сутулился и бестолково размахивал руками, отчего казался меньше, чем был на самом деле.
Ирине с Володькой налили водки. Ирина выпила два глотка и взяла из протянутого кулька конфету. Володька выпил до дна, и Ирина, не отягощенная редким пристрастием мужа к водке, неожиданно для себя прошипела с раздражением:
– Дорвался?
Володька вспыхнул и чудом сдержался, погасив вспыхнувшую в душе обиду. Только стиснул зубы, и желваки заиграли на скулах.
Когда шли через кладбище, к Володьке прицепился муж тетки Шуры Иван. Он успел хорошо помянуть Дарью и по своему пьяному обыкновению плел несуразное. Его душила жалость, он всех любил, не знал, как это выразить, и время от времени звал: "Володь, а Володь?" Володька поворачивался слушать, но Иван только кивал головой и подмигивал двумя глазами. Мол, вишь как? Так-то вот все! От бессилия выразить то, что неясно таилось в подсознании, он плакал, размазывая ладонью слезы по лицу.
– Господи, вот полудурок-то, - подкралась боком Шура.- А ну, отстать от людей, пьянь!
– отогнала она Ивана от Володьки.
Иван безропотно отстал и плелся сзади.
За воротами кладбища полезли в похоронный грузовик. Лезли с двух сторон по колесу через закрытые борта и садились прямо на еловые ветки. Благопристойность осталось за воротами. Говорили оживленно, спорили за место. В кабину было села Клавдия, но Михаил вытурил ее, отправив в кузов, и сам уселся рядом с водителем.
В кузове всем места не хватило. Ирина с Володькой, Павлет, и еще несколько человек потащились к трамвайной остановке. В трамвае все держались кучкой на задней площадке. Садиться никто не решался, будто боялись перепутаться с остальными пассажирами. Павлет все терся возле Володьки с Ириной. Он взахлеб расписывал свои края, причем обращался больше к Ирине.
– Да у нас на станции лучше любого курорта. Ни пыли, ни гари,- голубем ворковал Павлет.
–
– Чист и прозрачен, - скривил губы в усмешке Володька. Павлет его все больше раздражал.
– Чист и прозрачен, - серьезно подтвердил Павлет.- Опять же, пруд, летом грибы пойдут, ягоды. Вы вот что, - решил Павлет, обволакивая Ирину бесовским взглядом.
– Как чуть потеплеет - сразу ко мне. Походим по лесу, покажу ягодные места, на пруд сходим.
Ирина живо воспринимала слова Павлета, она то и дело поправляла непослушную челку, выбивавшуюся из-под берета, а Володька, насупившись, слушал треп Павлета и недовольно поглядывал на Ирину...
Поминали Дарью в два захода. Сначала за столы усадили старушек и соседей. Старушки расположились было основательно, но их быстро спровадили, и они, расходясь, благодарили, лицемерно нахваливая стол друг другу, чтобы слышали родственники и знали, что они довольны.
Наконец за стол полезли родственники. Володька с Ириной сели рядом по центру стола. Сидели тесно, мешая друг другу локтями. Павлет отодвинул от Ирины Клавдию и втиснулся между ними. Клавдия зашипела змеей и заерзала на лавке, устраиваясь удобней. Володька недовольно покосился в его сторону и отвернулся, напустив на себя безразличный вид.
Расселись. Стали наливать в граненые стаканы водку, раскладывать по тарелкам закуску. Но никто не решался выпить. Вроде чего-то не хватало. Поглядывали на Михаила. Тот видел, что все ждут его слова и лихорадочно искал слова, которые нужно было сказать о матери. И слова эти в нем были, он их чувствовал, знал, но встал и понес ахинею про то, как его ценят на работе, как он всего добился сам: и на механика выучился, и еще курсы газооператоров закончил; так что на кусок хлеба всегда заработает. К матери эти слова отношения имели только в том смысле, что она его, Михаила, родила, но бессвязную речь его выслушали серьезно. Хоть и был он жлобоват, родственники с ним считались и почитали за главного. Михаил умел жить. У него была трехкомнатная квартира, полированная мебель, на которую молилась Клавдия, и машина "Жигули".
– Ладно, про себя расскажешь потом, - перебил Павлет Михаила.
– Давайте лучше Дарью помянем. Встал и выпил налитые полстакана водки до дна. Михаил хотел что-то сказать еще, но за столом уже активно поминали Дарью, и не обращали теперь на него никакого внимания.
У Ирины от выпитой стопки лицо некрасиво передернулось, и гримаса оставалась на лице, пока она тыкала вилкой в тарелку с холодцом. Володька с коровьим равнодушием водил скулами, перетирая кружок вареной колбасы.
Стол был обильный: холодец, селедка, сыр, вареная колбаса, консервы "Сельдь иваси" и "Скумбрия в томатном соусе", вываленные из банок в глубокие тарелки; котлеты с картофельным пюре. Все грудилось беспорядочно на столе, все крупно нарезано: хлеб, колбаса; даже котлеты были огромные, в ладонь.
Некоторое время за столом стояла тишина. Только слышалось металлическое позвякивание вилок о тарелки, вздохи и чавканье.
Михаил, помня о своем старшинстве, снова поднялся. Глаза его масляно поблескивали, но на этот раз он сказал коротко и по существу: "Давайте выпьем за мать. Чтоб на нас там не обижалась. Кажись, все по-человечески". Выпили по второму разу. Шура принялась вдруг опять голосить. Ее успокаивали. "От этого не уйдешь, - изрекла младшая сестра Нюра.
– И так пожила, слава Богу!"