"Баламуты"
Шрифт:
А мы ... мы с тобой про докторские диссертации, - всхлипывал Николай Степанович.
– А мы с тобой ... про "удлетворительно" ... А нас ... нас по-русски ... по-простому. Вот она сермяжная ... ха-ха-ха... правда. Вот она посконная ... домотканная. Вот она родная.
Теперь они хохотали вдвоем. Прохожие удивленно смотрели на двух прилично одетых мужиков, заразительно хохотавших друг перед другом и, не понимая причины столь бурного веселья, сами улыбались...
А ранним утром, когда еще предрассветные сумерки окутывали город, с поезда на плохо освещенную платформу сошли двое, он и она. Оба высокие, худые, оба с рыжими, будто выкрашенными хной, волосами; оба с лицами, густо усеянными веснушками.
Мужчина с женщиной вошли в привокзальный скверик, нашли в глубине скамейку и сели в окружение мощных зарослей сирени. Женщина поставила на колени черную хозяйственную сумку искусственной кожи, вынула газетный сверток с едой, бутылку водки, стакан. Пока мужчина открывал водку, она, оглядевшись по сторонам, развязала пояс на платье, задрала подол и стала отвязывать небольшую подушку - думку. Беременность исчезла. Женщина поправила платье, застегнулась и развернула сверток с малосольными огурцами, свежими помидорами, ливерной колбасой и черным хлебом. Он налил полстакана водки и протянул женщине. Та выпила, передернулась в ознобе и потянулась к газете с едой. Он тоже выпил. Некоторое время молчали, только слышалось глухое чавканье. Потом она свернула из газеты тугую пробку, заткнула бутылку с водкой и поставила в сумку.
– Давай деньги, - сказала мужчине. Тот нагнулся, снял туфлю, достал из носка мятый комок и протянул женщине. Она пересчитала деньги.
– Сорок рублей.
Достала из лифчика свои деньги и соединила вместе, разгладив бумажки.
– Семьдесят пять. И вчера девяносто.
– Хватит, - отозвался мужчина.
– Да где хватит? У Колюшки на зиму пальто нет. Васька пошел, теперь обувь только подавай ... Мать совсем плохая. Сам знаешь, как лекарства достаем, и сколько они нам стоят!
– Ты ему денег оставила сколько-нибудь?
– спросил он.
– Некогда мне было там разглядывать. Обойдется. Телеграмму даст. Вон какие оба сытые. Образованные, про институты рассуждают.
– Мы же с тобой договаривались, - не брать всех денег. А вдруг у него ничего не осталось?
Женщина презрительно хмыкнула.
– Нехорошо это все. Бог нас накажет.
В глазах мужчины была тоска. Он машинально жевал хлеб с ливерной колбасой, и скулы размеренно играли желваками.
– Бог-то бог, да будь сам не плох!
– зло бросила женщина.
– Пусть он накажет тех, кто жрет от пуза, да всю жизнь как сыр в масле катается. А ты? Ты же со своим здоровьем больше ста рублей никогда не заработаешь! На твою пенсию, на тридцать два рубля детей растить? Или в детдом их, чтобы они там как ты горе помыкали? Вспомни детдом. И я, даже если пойду работать, больше полдня работать не смогу. Ксюшка - тощенькая, один скелет. В сад не пристроить. Да и где там? То воспаление легких, то бронхит, то еще хреновина какая! Из болезней не выходит... И Васька не лучше. Им усиленное питание нужно.
Она заплакала вдруг, тихо, по-собачьи заскулила:
– Я что, железная что-ли? Мне иной раз петлю на себя легче накинуть, чем в вагон идти.
– Ладно, будет!.. Ну, будет, будет! Проживем!
Мужчина подвинулся к ней, стал гладить по волосам. Она уткнулась в него, ее плечи вздрагивали, и он все гладил ее и гладил.
Уже совсем рассвело. Вокзальные часы показывали шесть с минутами. В тишину все чаще врывались автомобильные
– Идем, автобусы уже пошли. Еще до автостанции доехать нужно. На свой автобус опоздаем.
Мужчина встал. Женщина аккуратно завернула остатки еды, положила в сумку.
– Слава Богу, в восемь будем дома.
И они пошли к автобусной остановке, худые, нескладные, неустроенные и жалкие.
Орёл, 1984 г.
ИЗМЕНА
Умерла Володькина бабушка, Дарья. Было ей под девяносто, и жила она в семье своего старшего сына Михаила. Володька бабушку любил, хотя виделся с ней редко, и когда ему сообщили о ее кончине, не пойти на похороны не мог. Отца давно не было в живых, а мать не пошла, потому что не пошел отчим, который считал, что знаться с родственниками бывшего мужа своей жены дело кляузное. Жена Володьки Ирина родственников мужа тоже не жаловала. Ей претил откровенный сельский налет, который сопровождал их быт. Какой-то вечный "кагал". Если Михаил ехал куда-то на своей машине, то туда набивалось народу до отказа. Ходили они кучей. А все их праздники были шумными, с обильной выпивкой и частушками. Но деваться было некуда, и Ирина на похороны вместе с мужем пошла.
Хоронили Дарью с попом. Как и положено, отпели в церкви, опустили в могилу, засыпали и поставили временный крест, сколоченный из сосновых брусков в столярной мастерской на предприятии, где работал Михаил.
У могилы стали поминать, разливая водку в небольшие граненые стаканчики.
К Володьке, жавшемуся с женой к ограде соседней могилы, подошел Колька Павлет, красавец с шапкой русых волнистых волос на крупной голове.
– Ты что-то, племяш, совсем загордился. Чураешься нас что-ли?
На нем ладно сидело демисезонное пальто. В его красоте было что-то грубое, от топора, но был он хорош, и скроен крепко. По мускулистой шее и широким скулам видно было, что он недюжинно силен. Даже через пальто ощущалась мощь бицепсов.
"Здоров, черт. Чистый Геракл", - с неудовольствием отметил Володька и покосился на жену, которая с любопытством поглядывала на Павлета.
Володька знал, что бабы не давали Павлету проходу и липли к нему, словно мухи к сладкому, хотя у того была жена и двое детей. Жену, бесцветную робкую женщину, мать его двух сыновей, Павлет жалел, но с ней не считался, а она угождала ему всячески, смотрела сквозь пальцы на его похождения, и редкие ласки его принимала как подарки.
– Да все как-то времени нет. Сам знаешь, с работы на работу. То, да се, - протянул Володька.
– Ладно заливать-то, - обнажил Павлет ровный ряд белых зубов.
– Знакомь с женой, - потребовал он.- Слышал, женился, а что да как, толком не знаю. Ириной звать, кажется?
– Ирина.
– Очень приятно.
– Павлет долго держал руку Ирины в своей огромной лапище и, не сводя с нее своего кобелиного взгляда, говорил комплементы:
– Ишь, какую бабенку отхватил. Все при ней. Хороша!
Он откровенно раздевал ее, но делал это с наивным восторгом первозданного человека, и Ирина, к удивлению своему, не чувствовала стыда. Наоборот, что-то сладкое и тревожное будоражило и волновало кровь. Она кокетливо улыбалась.
– Работаешь все там же?
– повернулся Павлет к Володьке.
– Там же, а ты?
– Да все в своем НИИ. Восемнадцать лет сельское хозяйство поднимаю. Нам сельским при сельском хозяйстве и состоять надо, - засмеялся Павлет.
– У вас, говорят, там хорошо только кандидатов выращивают.