Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
В тот же вечер полковой комитет обратился с воззванием к солдатам полка. Воззвание гласило:
«Товарищи! Вся Россия восстала против правительства, втянувшего страну в бессмысленную войну и доведшего ее до разорения. Крестьяне, рабочие, солдаты — все ведут дружную борьбу за лучшее будущее, за освобождение всего народа».
Воззвание призвало всех солдат Московского гарнизона присоединиться к требованиям ростовцев, выбрать депутатов, отстранить начальство.
Заканчивалось оно лозунгами:
«Да здравствует свободный народ, да здравствует свободная армия!»
Волнения
Ретивый в расправах с безоружным населением, градоначальник барон Медем доносил министру внутренних дел: «Обязываюсь доложить вашему превосходительству, что Ростовский полк в полном восстании; в Несвижском полку и саперном батальоне сильное брожение; остальные воинские части наготове на случай военного бунта, так что столичный порядок поддерживаю двумя тысячами измученных полицейских чинов и жандармским дивизионом».
В эти же часы 3 декабря командующий Московским военным округом генерал Малахов просил военного министра побыстрее прислать надежные войска, ибо на гарнизон Москвы рассчитывать было уже нельзя.
А Ростовский полк продолжал бурлить.
На митинге обсудили и приняли требования солдат. Начинались они с пунктов политических: созыв Учредительного собрания, повсеместная свобода собраний, отмена смертной казни, освобождение политических заключенных. И завершались рядом требований, касающихся материального и бытового положения солдат.
Требования эти были вручены командиру полка Симанскому, хотя от него, конечно, ни в малой степени ее зависело ни созвать Учредительное собрание, ни отменить смертную казнь, ни даже освободить политических заключенных.
Командир полка отлично использовал тактическую ошибку солдатского комитета. Он принял требования, тут же пообещал удовлетворить те из них, что в его власти, но потребовал взамен разрешить офицерам посещать казармы.
Солдатский комитет согласился, еще не понимая, что упускает инициативу из своих рук. И тогда лишь (с явным опозданием) в Московском комитете партии решили, что надо помочь солдатскому комитету в поддержании революционного настроения солдат полка, и направили в Спасские казармы лектора Московского комитета Станислава Вольского и агитатора Зиновия Седого.
По широкой, плохо освещенной лестнице поднялись на третий этаж. Нескончаемо длинным коридором прошли в казарменные помещения. Солдаты, большей частью с винтовками в руках, сидели на нарах, толпились посреди казармы.
Зиновий сразу обратил внимание на невеселые, даже мрачные их лица. Потом уже, после митинга, он понял, что солдатам приелись многодневные разговоры. Если не умом, то солдатским чутьем они уже дошли до мысли, что одними речами никакого дела не сладить. А дела настоящего, судя по всему, не будет. Стало быть, нечего было и кашу заваривать…
Первым выступил Станислав Вольский. Говорил он красноречиво, умело повышая и понижая тон своей речи. Говорил о самой главной задаче русской революции, о свержении самодержавия. Сразу начал круто:
— Триста лет династия Романовых угнетает русский народ. Триста лет терпят русские люди гнет царизма. За эти
«Неужто всех переберет, этак до утра не кончит», — подумал Зиновий, заметив, что солдаты начали переговариваться между собой.
Но, видимо, оратор и сам почувствовал, что пора уже выбираться из далей исторических.
— И каждый царь и царица, сколько их сидело с тех нор на шее народа, вели войны, расстреливали недовольных, гноили в тюрьмах людей, боровшихся за народную волю… — Оратор перевел дух и сделал последний бросок: — Но больше всех пролил народной крови нынешний царь Николай. Загубил в маньчжурских болотах русскую армию! Утопил при Цусиме русский флот! И, наконец, совершил злодеяние, подобного которому не было еще на земле русской. Приказал стрелять в безоружных людей, стрелять в женщин, детей, стариков. Невинная кровь вопиет о мщении! Долой царя-убийцу! Долой самодержавие! Да здравствует свобода!
Вольский закончил на предельно высокой ноте. Но взрыва аплодисментов не последовало. Хлопали не все, да и те, кто хлопали, тоже без особого азарта.
Словом, огонек едва тлел. Зиновий принялся раздувать гаснущие искры. Он начал с тягот солдатской службы, с притеснений, чинимых офицерами. Рассказал о своей нелегкой службе в туркестанской горной крепости. Поведал солдатам о том, как едва не загнал в могилу невзлюбивший его унтер Истигнеев.
Рассказ Зиновия зацепил солдат за живое. Его слушали с интересом, с неослабным вниманием. Поддерживали одобрительными возгласами. Почувствовав, что контакт достигнут, Зиновий стал подбираться к главному:
— Почему измываются офицеры над солдатами? Потому что такая им власть дана. А у солдата прав никаких нету. Солдат — серая скотинка. Что захочет офицер, то с ним и сделает. Захочет — в зубы! Захочет — под трибунал! И жаловаться некому. Над офицерами — генерал. Над генералом — царь. Все солдатские беды от него!
И вот тут самое время было сказать, что и рабочим живется не легче. И они тоже готовы подняться на царя. И поднимутся, не сегодня, так завтра. А солдат просить сберечь порох сухим и поддержать рабочих, когда они восстанут…
Но ничего этого он сказать не успел. Как только сказал, что все солдатские беды от царя, тут же из толпы крикнул один из старослужащих солдат:
— Царя ты, браток, не замай!.. А другой разъяснил:
— Против офицеров могем пойти. Супротив царя никак не возможно. Царю я присягу давал…
— Не успели… не сумели… — терзался Зиновий, возвращаясь из Спасских казарм.
Было от чего терзаться. Полк упустили. Целый полк…
11