Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
О своей неудаче Зиновий считал себя обязанным лично доложить товарищу Марату.
— Ты прав, товарищ Седой, — сказал Марат. — Мы опоздали. Но твоей вины в этом нет. — Помолчав, заговорил о другом: — Хорошо, что ты зашел. Прямо по пословице: на ловца и зверь бежит. Есть для тебя поручение, самое боевое.
И рассказал Зиновию: комитету стало известно, что черносотенцы готовятся провести митинг на Красной площади. Задумано широко: сначала молебен, сам митрополит Московский будет служить, потом митинг с охранительными речами, и завершиться все должно грандиозным
— В твоем распоряжении боевая дружина, пятьдесят бойцов. Ваша задача: сорвать митинг и не допустить погрома. Но действовать с предельной осторожностью. Чтобы не вызвать уличных боев…
— На елку влезть, но не ободраться, — усмехнулся в усы Зиновий.
— Именно, — подтвердил Марат и тоже усмехнулся. — Точно сказано. Если завяжутся уличные бои, можем спровоцировать преждевременное вооруженное восстание. Преждевременное потому, что мы к нему еще не готовы. Поэтому митинг сорвать, погрома не допустить. Задача понятна?
— Вполне, — ответил Зиновий,
С выделенными в его распоряжение молодыми дружинниками Зиновий обстоятельно побеседовал. Хотелось, чтобы каждый понял, что успех решается не лихостью, а только предельно четкой организованностью.
— Задание боевое, значит, и дисциплина должна быть военная, — внушал Зиновий. — Нас всего четыре десятка, а их, черносотенцев, будет несколько тысяч. Стало быть, должны мы действовать очень слаженно. И запомните главное — оружие применять только по команде.
Состояние оружия и обеспеченность патронами Зиновий тоже лично проверил у каждого боевика.
Поздним вечером накануне митинга, взяв в помощь двух парней из своей дружины, Зиновий на надежном «своем» лихаче подъехал к Преображенской заставе, где в квартире преподавателя железнодорожного училища Горохова, химика по специальности, помещалась мастерская по изготовлению бомб.
На сей раз Горохову были заказаны особые бомбы, которые боевики именовали «шумихами». Вреда большого они причинить не могли, зато дыма и особенно грохота выдавали предостаточно. Размерами и окраской «шумихи» походили на апельсины средней величины, что было немаловажно с точки зрения конспирации.
Зиновий заказал Горохову сто штук таких бомб из расчета по паре на каждого дружинника.
«Апельсины» были готовы и даже упакованы в специальные фруктовые корзины и переложены мелкой сухой стружкой.
— Как в магазине Елисеева, — сказала им Маруся Наумова, ведавшая хранением и транспортировкой продукции.
Бомбы были благополучно доставлены на сборное место дружины и розданы боевикам.
Митрополит со всем своим клиром расположился у самого Лобного места. В первых рядах толпы, обступившей их со всех сторон, стояла чистая публика: дворяне, купечество, военные. Монахи и переодетые городовые держали в руках хоругви, флаги и царские портреты. Городовые и дворники отделяли публику «чистую» от многотысячной толпы черносотенцев и босяков, собравшихся с Хитровки и Сухаревки.
После молебна во здравие его императорского величества и всей царствующей фамилии начался митинг. Первым с
Затем на балконе смотрящего на площадь дома появился, по-видимому, высокопоставленный полицейский чин. В отличие от священнослужителя, державшего речь до него, полицейский обладал весьма зычным голосом. Он яростно выкрикивал угрозы в адрес смутьянов, студентов и евреев, стращал их всеми возможными карами и призывал собравшихся не давать им спуску и немедля проучить врагов государства. Черносотенцы и босяки оживились. Решительные призывы оратора встречались одобрительным гулом.
Зиновий стоял неподалеку от Лобного места с десятью товарищами. Пятнадцать дружинников на углу Варварки и еще пятнадцать на углу Ильинки. Ему все было хорошо видно и слышно.
Когда толпа стала заметно разогреваться от воинственных призывов полицейского чина, он скомандовал:
— Пора!
И первым бросил вверх бомбу, которая разорвалась в воздухе с оглушительным шумом.
«Молодец, Горохов!» — только успел подумать Зиновий и зажмурился от застилающего глаза едкого дыма.
А оранжевые шары один за другим летели в воздух, взрывы грохотали, сливаясь в сплошную канонаду.
Первым ретировался с балкона воинственный полицейский чин. Митрополит спешно устремился к Спасским воротам. Толпа, только что азартно откликавшаяся на призывы к немедленному погрому, раскололась надвое, и часть ее ринулась в сторону Замоскворечья, другая — побежала к Иверским воротам.
Возле Иверской часовни офицеру, вскинувшему над головой царский портрет, удалось остановить бегущих. Кто-то запел «Боже, царя храни». Толпа подхватила и двинулась по Тверской, к дому генерал-губернатора.
Зиновий половину своего отряда послал в обгон в Глинищевский переулок, сказал, что сам с остальными будет на углу Столешникова.
— Не упускайте нас из виду, — распорядился Зиновий, — по моему сигналу дайте залп разом из всех револьверов.
И когда черносотенцы с пением царского гимна подошли к дому генерал-губернатора и навстречу им вышел, окруженный свитой, сам адмирал Дубасов, Зиновий закричал что было силы:
— Большевики-дружинники идут!
И бросил вверх «шумиху». Тут же раздался залп. И эхом донесся второй залп из Глинищевского переулка.
Адмирал Дубасов решил не искушать судьбу и скрылся в подъезде своей резиденции. Он был взбешен. Пошли всего вторые сутки пребывания его на посту московского генерал-губернатора. Выбор царского правительства пал на адмирала Дубасова как на самого опытного душителя революции, отменно зарекомендовавшего себя жесточайшим подавлением крестьянских восстаний в Черниговской, Полтавской и Курской губерниях. Адмирал стремился оправдать высокое доверие. Прибыв в Москву, он сразу же принял представителей сословий города и обнадежил их: «Я употреблю самые крайние меры…»