Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
— Кому поручим передать администрации наши требования? — обратился Седой к собранию.
— Сергею Дмитриеву.
— Осипову Василию.
— Баулину.
— Тюльпину Павлу.
— Ивану Куклеву.
Выкрикивали еще фамилии. Седой встал и поднял руку.
— Достаточно будет и пяти. Стало быть, поручаем товарищам передать директору наше решение. Остальные депутаты разойдутся по своим цехам и отделам сообщить рабочим. Дружинники займут посты у всех фабричных ворот. На фабрику никого не впускать. Ворота открыть только для выхода рабочих с фабрики.
Еще не все депутаты и дружинники покинули помещение, расходясь по предназначенным им постам, когда Мария Козырева, выполнив поручение Седого, вернулась вместе с другой девушкой, одетой так же, как одеваются обычно молодые фабричные работницы: плисовая жакетка, длинная черная юбка и на голове шерстяной полушалок. Девушки были ровесницами, обе хороши собою, хотя рядом с броской внешностью Марии красота другой словно бы потускнела.
— Прости, товарищ Наташа, — извинился Седой, — не мог сам дождаться тебя, пришлось вот Марию просить.
— И хорошо, что так, — сказала Наташа и с улыбкой пояснила: — Мы пока шли сюда, поговорили с Машей по душам, и теперь мы подруги.
Представители боевых дружин Прохоровки, а также Шмитовской и Мамонтовской фабрик, сахарного завода и Брестских железнодорожных мастерских столпились около Седого.
— Присаживайтесь, товарищи, — пригласил Седой. — Разговор будет долгий. Не сегодня, так завтра начнем боевые действия. Надо правильно расставить силы, превратить нашу Пресню в несокрушимый боевой лагерь. Ты, товарищ Наташа, садись рядом, будешь записывать. И, как решено было, адреса, фамилии, количество бойцов, время выступления, все это записывать обязательно шифром. Если не успеешь зашифровать, лучше пропусти…
— Успею, — уверила Наташа
4
Директор Прохоровской Трехгорной мануфактуры Николай Иванович Прохоров разрешил ввести делегатов в свой кабинет.
Помощник заведующего хозяйственной частью, он же и заведующий спальнями Бузников, выйдя в приемную, пригласил рабочих:
— Проходите, директор вас примет.
Сергей Дмитриев, стоявший ближе всех к двери кабинета, как-то замешкался, и первыми вошли высокий и сутулый гравер Иван Баулин и коренастый ткач с озорными веселыми глазами Василий Осипов, а уже за ними Дмитриев и остальные.
Прохоров встал за столом, украшенным массивным письменным прибором каслинского литья, и, указывая на кресла, стоящие полукружием перед столом, сказал делегатам:
— Проходите. Садитесь, господа!
— У нас, господин директор, разговор недолгий, так что можно и стоя, — ответил стоявший впереди Баулин; потом обернулся к Дмитриеву и попросил его: — Говори, Сергей.
Сергей Дмитриев, уже вполне оправившийся от минутной растерянности, сделал шаг и подчеркнуто жестко произнес:
— Пришли сообщить, господин директор, что сегодня в двенадцать часов дня все цеха мануфактуры прекращают работу.
Прохоров,
Затем, снова обратись к Дмитриеву, спросил очень спокойно, как бы полюбопытствовал:
— По какой причине прекращаются работы?
— По постановлению Московского Совета рабочих депутатов, — ответил Дмитриев.
— Не понял, — сказал Прохоров. — При чем тут Московский Совет? Кто поручил ему управлять делами Прохоровской Трехгорной мануфактуры и приостанавливать работы в ее цехах?
— Такое же постановление принял Совет депутатов Прохоровской мануфактуры, — сказал Дмитриев.
— Теперь понятно, — усмехнулся Прохоров. — Каковы же ваши просьбы… требования?
— Пока одно: просим не позднее как девятого, следственно, в пятницу, выдать всем рабочим и служащим жалованье за истекший ноябрь месяц.
— Распоряжусь, — сказал Прохоров. — Жалованье будет выплачено девятого в первой половине дня.
— А деньги получить из банка поторопитесь, — предупредил директора Баулин. — С завтрашнего дня все банки в городе будут закрыты.
Прохоров хотел спросить, откуда такая осведомленность, но не успел. В дверях кабинета появился запыхавшийся, склонный к полноте заведующий ситценабивной фабрикой инженер Шейнерт.
Удивленный необъяснимым присутствием простых рабочих в кабинете директора и члена правления товарищества, Шейнерт остановился в дверях, спросив лишь:
— Вызывали?
Прохоров жестом пригласил его войти и, когда Шейнерт приблизился к столу, сказал ему:
— Артур Карлович, меня известили, что в двенадцать часов дня прекращаются работы во всех цехах.
— Никак невозможно, Николай Иванович, — возразил Шейнерт, — у меня в отбельных кубах большое количество товара. Неизбежна порча… большие убытки…
Прохоров пожал плечами.
— Дозвольте хотя бы отбельному отделению доработать до двух часов! — взмолился Шейнерт.
Прохоров кивнул в сторону депутатов:
— Объясните им.
Впереди стоял Сергей Дмитриев, и заведующий кинулся к нему.
— Вы-то понимаете в производстве… Только отбельному отделению… на два часа… успеть выгрузить, спасти товар…
Сергей Дмитриев снова замешкался с ответом. Тогда ответил стоящий за ним ткач Василий Осипов:
— Все цеха остановятся в двенадцать часов. Так решил Совет депутатов, так и будет!
Взволнованный и раскрасневшийся Шейнерт заметался от одного к другому:
— Но как же? Как же, господа депутаты?
— Оставьте, Артур Карлович, — сказал ему Прохоров с брезгливой усмешкой. — Вы же видите, что они не вольны в своих действиях.
— Ошибаетесь, господин директор, — резко возразил до того молча прислушивавшийся к разговору ткач Иван Куклев, годами самый старший из всей делегации, на висках и в густых усах у него обильно поблескивала седина. — Сильно ошибаетесь. У нас, у рабочих то есть, своя голова имеется.