Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
Второе дело — очень удачно выбрали место для фабрики. Речка Пресня славилась на всю Москву особо чистой водой (квасовары приезжали за пресненской водой из Замоскворечья и Лефортова), и поэтому цветные узоры на прохоровских ситцах были ярче и пригляднее; а на крутых склонах Трех Гор вдоволь было места расстилать ткани на сушку и отбелку. И вообще, место было необжитое, было где разместить и новые цеха, и рабочие спальни.
И не последнее дело — фамильная оборотистость прохоровского семейства. Даже стихийное бедствие умели обратить себе на пользу. Опустошивший Пресню пожар тоже пошел на пользу. Сгорело на миллион рублей, но застраховано было с умом, и страховки
И наконец, все поколения династии Прохоровых умели заставить рабочего выложиться до конца. Хозяева заботились о рабочих. Каменные трех- и четырехэтажные общежития на Прохоровской фабрике (здесь их именовали «спальнями») были среди фабричных общежитий самыми лучшими в Москве. При фабрике была учреждена одна из первых в России ремесленных школ, где подростки обучались, состоя на хозяйском коште. Делалось все это не из филантропических побуждений, а из трезвого хозяйственного расчета. Общежития позволяли брать на работу пришлых, преимущественно деревенских, которые были богобоязненны, менее требовательны и более послушны хозяину. Свое училище позволяло обеспечивать производство работниками высокой квалификации, к тому же надежно привязанными к фабрике, — хозяйский кошт надо было отработать.
Условия труда и быта хозяева устанавливали, какие им заблагорассудится. При среднем заработке пятнадцать — двадцать рублей в месяц за каморку в семейных спальнях контора удерживала с рабочего шесть рублей, за койку, точнее, место на нарах в холостых спальнях — два рубля. Хлеб и прочую провизию рабочим приходилось покупать в фабричных лавках — там отпускали в кредит до получки, — но зато по ценам гораздо более высоким. Работали от одиннадцати (ткачи и другие рабочие высоких квалификаций) до четырнадцати часов в сутки (подсобные рабочие).
После 9 января и прокатившихся по стране забастовок хозяева вынуждены были пойти на некоторые уступки рабочим. Несколько повысили заработок, укоротили слегка рабочий день.
Этих подачек оказалось достаточно, чтобы успокоить рабочих — вчерашних крестьян нечерноземных неурожайных губерний. Для многих из них тяготы фабричной жизни казались вовсе не столь уж тяжкими по сравнению с голодной жизнью в обнищалой деревне. Страх быть уволенными и выброшенными хотя из тесной, но все же теплой фабричной спальни заставлял смиряться. Только бы не прогневить хозяина, директора, инженера, мастера и подмастера…
И шесть с лишним тысяч рабочих Прохоровской мануфактуры — одного из самых крупных промышленных предприятий Москвы — не без основания считались, особенно при сопоставлении их с рабочими заводов Гужона или Бромлея, одними из самых отсталых.
Когда Московский комитет посылал партийного агитатора большевика Седого на Пресню, главным делом вменялось ему поднять пролетарское самосознание и революционный дух среди рабочих Прохоровской мануфактуры.
О специфических особенностях и проистекающих отсюда трудностях Седого предупредили, и он знал, куда идет. Оказалось, однако, не так страшен черт, как его размалевали. Среди сотен безучастных ко всему, кроме личной своей участи, сыскались и люди иного склада, готовые к борьбе, нетерпеливо ожидающие, когда же настанет ее час.
3
На «малой кухне», которая помещалась во дворе фабричных спален в одноэтажном бревенчатом доме на высоком каменном фундаменте с подвалами для хранения провизии, Седого уже ждали.
Во вместительном, человек на двести, помещении находилось около сотни человек. Здесь присутствовали все двенадцать депутатов,
Караульный, стоявший у входа в «малую кухню», знал Седого в лицо и пропустил его, не спрашивая пароля,
— Я же говорил, сейчас придет, — несколько обиженно вымолвил Василий Честнов, обращаясь к сидящему за председательским столом браковщику из отделочного цеха Сергею Дмитриеву, невысокому, худощавому, с жиденькой бородкой мочального цвета.
Сергей Дмитриев не удостоил его ни возражения, ни взгляда. Он поднялся навстречу идущему вдоль столов Седому.
— Все в сборе, товарищ Седой, тебя ждем.
— Одну минуту, — ответил Седой. — Связного только пошлю.
Тут же подошел к сидевшей в переднем ряду красивой девушке с огромными черными глазами, отозвал ее в сторону, сказал что-то. Та, заметно польщенная доверием, понимающе кивнула и быстро пошла к выходу.
— Сообщение сделает товарищ Седой, — объявил председательствующий Сергей Дмитриев.
Седой прошел за стол и, не садясь, внимательно оглядел собравшихся. С радостью удостоверился, что всех знает в лицо (не зря прошли дни и недели, проведенные среди рабочих Прохоровки); чужих не было. Ненадежных и равнодушных тоже. Пришли сюда люди, готовые к борьбе.
— Дорогие товарищи! Братья и сестры! — негромко, но внятно начал свою речь Седой. — Настало, наконец, и наше время. В понедельник пятого декабря общегородская конференция большевиков призвала всех рабочих Москвы объявить всеобщую политическую стачку и перевести ее в вооруженное восстание…
— А нам большевики не указ, — раздался голос из задних рядов.
Седой узнал поднявшегося из-за стола дружинника. Боевой парень, отличный товарищ, но убежденный эсер («ваше дело словами воевать, а наше — пулей и бомбой!»).
— Не горячись, друг, — успокоил его Седой, — и дай мне договорить. А вчера Московский Совет рабочих депутатов принял резолюцию. Принял единогласно. За резолюцию голосовали все: и большевики, и меньшевики, и эсеры, и беспартийные рабочие. Я прочитаю эту резолюцию. — И читал уже в полную силу своего звучного голоса: — «В Петербурге арестован Совет рабочих депутатов, собрания разгоняются; мы готовы ответить на этот вызов правительства всеобщей забастовкой, надеясь, что она может и должна перейти в вооруженное восстание. Московский Совет рабочих депутатов, комитет и группа Российской социал-демократической рабочей партии и комитет партии социалистов-революционеров постановили: объявить в Москве со среды, седьмого декабря, с двенадцати часов дня всеобщую политическую стачку и стремиться перевести ее в вооруженное восстание»… Теперь нет возражений, товарищ Мазурин?
— Теперь нет. Да здравствует вооруженное восстание! — лихо воскликнул дружинник.
— Московский Совет, — продолжал свою речь Седой, — принял также воззвание «Ко всем рабочим, солдатам и гражданам». Оно будет напечатано в газете. Сейчас прочитаю несколько строк: «Если бы собрать всю кровь и слезы, пролитые по вине правительства лишь в октябре, оно бы утонуло в них, товарищи… Революционный пролетариат не может дольше терпеть издевательств и преступлений царского правительства и объявляет ему решительную и беспощадную войну!» Вот такие справедливые слова сказаны в этом воззвании. Товарищи рабочие Прохоровской мануфактуры! Это к вам обращается Московский Совет. Смело же в бой, товарищи рабочие, солдаты и граждане! Да здравствует всеобщая забастовка и вооруженное восстание! Кто за это, встань и подними руку. Все, как один, встали и вскинули вверх руки.