Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
— Тоже дружинница? — спросил мужчина довольно хмуро.
Мария коснулась губ кончиком пальца и с усмешкой возразила:
— Баб в дружинники покудова еще не берут. Модистка она, шляпница. И вообще по нарядам мастерица.
Наташа сразу даже и не поняла, с какой стати наделили ее такой профессией.
— Я чего зашла, Тимофей, — продолжала Мария. — На работу не ходи. Все забастовали.
— Все мне не указ, — совсем уже хмуро возразил Тимофей. — Я сроду не бастовал и сейчас не буду.
— Да пойми ты, все
— Это… стало быть, и завтра не работать, — сообразил наконец Тимофей.
— И послезавтра, и после послезавтра.
— А ты почему знаешь?
— На собрании объявили.
— Не таскалась бы ты лучше по этим собраниям, — с сердцем вымолвил Тимофей.
— А вот это не твоего ума дело, — резко бросила Мария и круто повернулась к двери: — Пошли, Наталья.
— Я тогда, однако, в деревню съезжу, ежели эта неделя нерабочая, чего мне здесь околачиваться, — сказал Тимофей. — Съезжу дня на два либо на три.
— По мне хоть навовсе уезжай, — сердито ответила Мария и даже дверью хлопнула…
— А ты, я вижу, куда как строга с мужем, — сказала Наташа, когда они вышли за ворота.
— Какой он мне муж! — Мария даже помрачнела и в сердцах махнула рукой.
— А кто же?
— Хахаль, — резко ответила Мария.
Ио Наташа словно не заметила ее резкости, спросила спокойно:
— А почему?
— Что почему?
— Ты такая… красивая, если бы захотела, разве не могла бы семью завести?
— Семью… — Мария пристально посмотрела на нее, сдвинув брови. — Нагляделась я на эти семьи. Та же каторга. Обложится ребятишками, потом день на фабрике, ночь у корыта. Да еще благоверный синяков наставит…
— А твой не дерется?
— А он мой до первого замаха. Он это понимает. Что он мне? Повернулась и пошла. Это, ежели повенчаны, тогда уж терпи.
— Однако все стремятся замуж.
— Дуры, потому и стремятся, — отрезала Мария. А после недолгого молчания спросила: — Сама-то замужем?
— Еще не успела, — отшутилась Наташа.
— Отчего же? Ты вон какая глазастая, да еще и ученая. Ты, какой тебе поглянется, такого и отхватишь.
— Да вот… — и Наташа грустно улыбнулась, — как-то все не до этого…
— Ладно уж, не прикидывайся, — Мария хихикнула. — Я на этот счет приметливая. Сразу разглядела, как вы с нашим командиром друг на друга смотрите. Да ты не смущайся. Я ведь не в укор. Он мужчина представительный и самостоятельный… — И, помолчав, сказала неожиданно: — Мне бы такого…
Когда пришли в Грузины и отыскали дом, где остановилась Наташа, она пригласила новую свою подругу согреться чашечкой чая. Мария, нисколько не жеманясь, приняла приглашение.
Полутемная арка вывела их в тесно застроенный двор. Три очень схожих между собой двухэтажных каменных флигеля заполняли его.
— Вроде бы этот, — сказала Наташа. Подошла поближе, пригляделась к входной двери и уже
Пока поднимались по деревянной поскрипывающей лестнице на второй этаж, Мария спросила:
— Не обозналась?
— Нет. Ручка на двери со щербинкой, — объяснила Наташа.
Комнатка, куда они вошли, крохотная, узенькая, едва протиснуться мимо койки, стоящей у стены, с маленьким окошечком, приподнятым высоко от пола, больше годилась бы для чулана: да таковым, наверно, и было ее изначальное предназначение.
— Ну и хоромы тебе сыскали, — сказала Мария.
— Не век тут жить, — отшутилась Наташа.
Достала из горки объемистый пузатый чайник с голубыми цветочками по крутым бокам и скрылась за дверью. Довольно быстро вернулась, и началось чаепитие. Наташа, налив Марии чаю, хотела бросить в чашку несколько кусочков сахара.
Но Мария перехватила ее руку.
— Баловство! — сказала она неодобрительно. — Да, вприкуску-то слаще… А вот чай хорош, густой…
— С детства привыкла, — сказала Наташа. — У нас в Сибири всегда крепкий чай заваривают.
— А ты откуда из Сибири? — полюбопытствовала Мария.
— Из Омска…
И дальше слово за слово разговорились по душам.
Мария Козырева поведала, как росла сиротой в деревне у чужих людей, как убежала в Москву, поступила в услужение, потом подросла и стал ее караулить по углам хозяйский сын-гимназист. Пришлось уйти от хозяев, хоть уходить и неохота было, хорошие были хозяева. Поступила на Прохоровскую фабрику, сошлась с Тимофеем и живет хоть и сытно и нарядно (Тимофей подмастером работает, жалованье хорошее, и на нее не скупится), а все равно тоскливо. Вот теперь только, как начались митинги и собрания, а потом и забастовку объявили, повеселела жизнь…
В свою очередь узнала о Наташиной судьбе. И немало подивилась услышанному.
Наташа — не чета ей. Родилась и выросла в состоятельной семье. Отец — священник. Да не в какой-нибудь захудалой сельской церквушке, а в городском соборе… А Наташа пошла по другой дорожке. Еще когда училась в Питере, участвовала в рабочих кружках. И в Москву приехала поэтому же…
Почему именно в Москву приехала, не сказала Наташа. А Мария не стала допытываться. Чего спрашивать, когда и так все ясно…
6
В точном соответствии с призывом Московского Совета в 12 часов дня 7 декабря повсеместно началась забастовка в Москве. Остановились фабрики, заводы, железные дороги. Прекратился выход московских газет, кроме «Известий Московского Совета рабочих депутатов», первый з| номер которых вышел в этот день.
Стачка охватила все районы Москвы. Особенно дружно выступили рабочие Пресни, Замоскворечья, Рогожско-Симоновского и Бутырского районов.