Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
На Пресне, кроме Прохоровской мануфактуры, в первый же день забастовала фабрика Шмита, лакокрасочный завод Мамонтова, мастерские Брестской железной дороги. В Замоскворечье — металлические заводы Бром-лея, Густава Листа, Гоппера, ситценабивная фабрика Цинделя. В Рогожско-Симоновском районе — металлургический завод Гужона, машиностроительные заводы Гаккенталя, Вестингауза, Барк и Гана. В Бутырском — парфюмерная фабрика Ралле, Миусский трамвайный парк.
В тот день остановились сотни предприятий, на которых работало более ста тысяч человек. На второй день стачка охватила почти все предприятия Москвы, бастовало около
Отмечая мощный подъем московских рабочих, «Известия Московского Совета» 8 декабря писали в редакционной статье:
«Вчерашний день будет великим днем в жизни Москвы… Никогда еще московский пролетариат не выступал с таким единством, такой грозной и могучей армией… Пусть еще разрастается стачка, пусть теперь вслед за железными дорогами, газетами, заводами остановятся магазины, банки, общественные учреждения, а там настанет и развязка. Грудь с грудью сойдемся мы с нашими врагами, задавим их своей массой и победим… Победа близка! Будьте, товарищи, смелы, решительны и умейте, не дрогнув, смотреть в глаза нищеты и смерти в борьбе за свободу!»
Всеобщая стачка в Москве стала вдохновляющим примером для всей России. Уже через сутки — 8 декабря — в Петербурге забастовали 305 предприятий. А еще через день остановили работу 349 фабрик и заводов, среди них крупнейшие питерские заводы: Путиловский, Балтийский, Обуховский…
Движение охватило всю страну. 8 декабря в Ростове забастовали рабочие главных железнодорожных мастерских, остановились заводы и шахты в Екатеринославе и во многих городах и заводских поселках Донбасса. 9-го забастовали рабочие Мотовилихинского завода в Перми; 10-го началась стачка тифлисских железнодорожников, затем рабочих Нижнего Новгорода и Сормова, железнодорожников Риги, и, наконец, забастовочная волна всколыхнула Сибирь, докатилась до Красноярска и Читы.
7
В тот вечер на «малой кухне» было жарко.
Началось с того, что депутат Иван Куклев сообщил — рабочие прямо «берут за грудки» и спрашивают: «Что дальше?»
— И что я им должен отвечать?
— Ждать сигнала, — как всегда немногословно, высказался Медведь.
— Я примерно так и ответил, — сказал Иван Куклев, — а мне говорят: «Мы что, телята? Ждать, а чего ждать, неизвестно?»
— И мне так сказано было, — поддержал товарища депутат Иван Баулин. — Недовольны рабочие. Объявили стачку, восстанием поманили, а где оно, восстание-то?
— И все так говорят? — спросил его Седой.
— Нет, не все, — должен был признаться Иван Баулин. — Много и таких, которые одного слова «восстание» пугаются. Некоторые даже уходят со спален в Замоскворечье. Говорят, там спокойнее. Есть и такие, что в деревню подались.
— Вот видите, товарищи, какие дела, — сказал Седой, выслушав его. — Что же получается? Где же рабочая солидарность?
— Рабочая солидарность проявится, когда от слов перейдем к делу, — сказал Василий Осипов.
— Золотые слова! — подтвердил Седой. — И я такого же мнения, товарищ Осипов. Пора начинать. Но одним начинать нельзя. Одну Пресню задавят запросто. Надо, чтобы все разом. Пресня и Симоново, Лефортово и Замоскворечье, Бутырки и Сокольники. Тогда уже не генерал-губернатор Дубасов, а мы будем хозяевами в Москве… Да, видно, не все еще готовы. Ведь и мы, если
— Так что же делать? — повторно спросил депутат Иван Куклев. — Ждать?
— Нет! — твердо ответил Седой. — Не ждать, а готовиться!
Прямо из «малой кухни» Седой, Медведь и с ними еще несколько пресненских депутатов и свободные от дежурства дружинники отправились в «Аквариум». Когда они пришли, собрание уже было в разгаре. Проходило оно крайне бурно. Только что стало известно, накануне поздно вечером охранка арестовала боевой штаб готовящегося восстания — Федеративный совет, и в числе прочих его членов руководителей московских большевиков Виргилия Шанцера (Марата) и Михаила Васильева-Южина. Все выступающие призывали к немедленному вооруженному восстанию, и каждый призыв встречался одобрительными возгласами и бурными аплодисментами переполненного зала.
Председательствовал на собрании член Исполнительной комиссии Московского комитета Мартын Николаевич Лядов. После ареста Шанцера и Васильева-Южина только он из членов Исполнительной комиссии остался на свободе, и теперь ему — одному из ближайших соратников Ленина, профессиональному революционеру, делегату Второго, Третьего съездов партии — выпало принять на себя груз забот по руководству восстанием.
Мартын Николаевич жадно вслушивался в речи ораторов, призывавших к восстанию, и эта увлеченность отражалась на его худощавом с тонкими правильными чертами лице.
Седой прошел на сцену. Лядов его пригласил сесть рядом с собой. Седой сообщил, что на Пресне готовится массовая демонстрация и что пресненские рабочие рвутся в бой.
— Выступи и расскажи о настроениях пресненцев, — предложил ему Мартын Николаевич.
— Я и сам хотел просить слова, — сказал Зиновий.
Но выступать ему не пришлось.
Из-за кулис на сцену вбежал начальник дружины, охранявшей собрание.
— Казаки окружили сад, — доложил он председательствующему. — Хватают поголовно всех и обыскивают. У кого находят оружие — бьют смертным боем…
— Твой совет? — спросил Лядов у Седого. — Принимать бой или уходить?
— Принимать бой нельзя, — ответил Седой. — Казаки — это только для затравки. Конечно, к площади подтянут пехоту с пулеметами, а то и с артиллерией. Уходить тоже нельзя. Всех, кого заподозрят, казаки шашками посекут.
— Выходит, ни так ни эдак, — усмехнулся Мартын Николаевич. — Что же предпримем?
Седой на какую-то минуту задумался.
— На собрании не все наши люди, — сказал он. — Много и таких, кто из любопытства заглянул. Обывателей, так сказать. Их, надеюсь, казаки не тронут. Сказать им, собрание закрыто, пора по домам. И пусть уходят подобру-поздорову. А нам прорываться в обход.
— Дельно, — поддержал появившийся из-за кулис Медведь. — Я уже посмотрел. Забор можно разобрать и выйти во двор Комиссаровского училища. Там сильная боевая дружина. Если казаки вздумают преследовать, можем и бой принять.
После неизбежной сумятицы и суматохи разобрались кому куда и определились два потока. Один через входные двери к воротам, ведущим на Большую Садовую. Другой — через кулисы и театральный вход в глубь двора, а там через пролом в заборе во двор Комиссаровского училища, где молодые дружинники встречали гостей и разводили их по классным комнатам.