Бегущий по лезвию бритвы
Шрифт:
— Да,— кивнул Тагоми,— скорее всего, его помощь будет не лишней. Я два года не был на Родных островах и плохо представляю, как обстоят дела с рынком сбыта.
— Вы хотели дать мне таблетку?
Опешив, Тагоми опустил глаза и увидел, что таблетка и стакан все еще у него в руках.
— Простите. Это очень сильнодействующее средство, заракаин. Его выпускает фармацевтическая фирма в Китайском регионе.— Протягивая Бэйнсу таблетку, он добавил: — Не вызывает привыкания.
— Возможно, этот пожилой господин напрямую свяжется с вашим Торгпредством. Чтобы ему
Бэйнс проглотил таблетку, запил водой и вытащил авторучку и блокнот.
— Мистер Синьиро Ятабе,— прочитал Тагоми и бережно положил записку в бумажник.
— И еще одно.
Мистер Тагоми замер с пиалой у рта.
— Деликатный нюанс. Видите ли, этот джентльмен... несколько стеснен в средствах. Ему под восемьдесят. В конце карьеры некоторые из затеянных им предприятий оказались не слишком удачными. Вы понимаете?
— То есть теперь он не богат,— сказал Тагоми,— вероятно, даже живет на пенсию.
— Именно. И пенсия плачевно мала. Поэтому ему приходится немного... подрабатывать.
— Нарушая некоторые мелочные постановления,— подхватил Тагоми.— Ох уж это мне Родное правительство и его чиновники-бюрократы. Я понял вас. Пожилой джентльмен получает за консультации гонорар и не отчитывается перед Департаментом пенсий. А для этого нужно, чтобы мы никого не ставили в известность о цели его визита. Пусть считают, что он приехал сюда отдыхать.
— Вы искушены в житейских делах,— улыбнулся Бэйнс.
— Я сталкивался с подобной ситуацией. К сожалению, наше общество не решило проблему стариков. А их число растет по мере совершенствования медицины. У китайцев мы научились чтить и ценить старость. В этом отношении немцы вызывают у нас... Я слышал, они уничтожают стариков.
— Немцы...— промямлил Бэйнс и снова потер лоб.
— Вы родом из Скандинавии и, несомненно, часто бываете в Festung Europa. Даже сюда прилетели из Темпельхофа. Там к ним такое же отношение? Что вы, нейтрал, об этом думаете?
— Простите, я не понял,— пробормотал Бэйнс.— Какое отношение? К кому?
— К старым, больным, слабым, умственно неполноценным и так далее. «Какой прок от новорожденного?» — спросил когда-то известный англосаксонский философ. Я запомнил этот вопрос и многократно задумывался над ним. В общем-то, никакого прока, сэр.
Бэйнс что-то невнятно пробормотал. Очевидно, это было проявлением уклончивой вежливости.
— Человек не должен служить орудием для удовлетворения нужд ближнего,— сказал японец.— Разве не так? — Он наклонился к мистеру Бэйнсу.— А какова точка зрения нейтрала?
— Не знаю,— сказал мистер Бэйнс.
— Во время войны я занимал незначительный пост в Китайском регионе,— сообщил мистер Тагоми.— Там, в
Нацистский консул в Шанхае потребовал, чтобы мы их уничтожили. Помню ответ моего начальника: «Это противоречит нашим представлениям о человечности». Требование посла было отвергнуто как варварское. На меня это произвело впечатление.
— Понимаю,— пробормотал Бэйнс. «Прощупывает»,— подумал он и насторожился. Ему стало легче, голова уже не болела, мысли перестали путаться.
— Нацисты всегда считали евреев небелыми, азиатами. Но никто из высокопоставленных японцев, даже членов Военного Кабинета, не разделял этого мнения. Я никогда не беседовал на эту тему с гражданами Рейха, с которыми мне доводилось...
— Простите, но я не немец,— перебил его мистер Бэйнс,— и вряд ли могу говорить за них.— Он встал и направился к выходу. Задержавшись в дверях, произнес: — Завтра мы продолжим нашу беседу. А сейчас прошу меня простить. Что-то голова плохо соображает.— На самом деле голова соображала прекрасно. «Надо убираться отсюда,— решил он.— Этот человек слишком круто за меня взялся. Наверное, мои донкихотские разглагольствования в ракете Люфтганзы каким-то путем дошли до японцев. Зря я разболтался с этим, как его... Лотце. Зря. Но сейчас поздно жалеть.
Напрасно я ввязался в это дело. Не подхожу я для него. Совсем не подхожу».
Затем его мысли приняли иное направление.
«Швед вполне мог разговаривать с Лотце в таком духе. Все в порядке. Я не допустил промашки. Пожалуй, я излишне осторожничаю. Не могу избавиться от привычек, выработанных на прошлом задании. Здесь о многом можно говорить открыто. К этому еще надо привыкнуть».
Но этому противилось все его естество. Кровь в венах, кости, мышцы. «Открой рот,— твердил он себе.— Скажи что-нибудь. Любой пустяк. Выскажи свое мнение. Не молчи, если не хочешь уйти ни с чем...»
— Возможно, ими движет некий подсознательный архетип, если вспомнить Юнга.
Тагоми кивнул.
— Понимаю, я читал Юнга.
Они пожали друг другу руки.
— Простите мою назойливость,— произнес Тагоми, спеша распахнуть перед Бэйнсом двери,— За философскими рассуждениями я забыл правила гостеприимства. Прошу,— Он крикнул что-то по-японски, и отворилась парадная дверь. Появился молодой японец, отвесил легкий поклон и взглянул на Бэйнса.
«Мой водитель»,—догадался тот.
— Завтра утром я вам позвоню,— сказал Бэйнс,— Спокойной ночи, сэр.
Молодой японец улыбнулся, шагнул вперед и что-то проговорил.
— Что? — переспросил Бэйнс, снимая с вешалки пальто.
— Он обратился к вам по-шведски, сэр,— пояснил Тагоми.— Он изучал историю Тридцатилетней войны в Токийском университете и восхищен вашим героем Густавом Адольфом.— Тагоми улыбнулся,— Но, судя по всему, его попытки одолеть столь сложный язык оказались безуспешными. Очевидно, он пользовался грампластинками. Он ведь студент, а среди студентов, благодаря дешевизне, грампластинки весьма популярны.