Бесконечность любви, бесконечность печали
Шрифт:
– Не гони меня. Мы не чужие...
Она попыталась поймать его взгляд, и ей это удалось. Глыба льда, которую не растопить. Никаких шансов.
– Чужие. Уходи, - повторил он.
– Это за тебя болезнь говорит, - Лера придала интонации тепла и нежности.
– Скоро ты выздоровеешь, и мы начнем все...
– тут она осеклась, - ...начнем общаться без оглядки на прошлое. Я - твой друг. Во всяком случае, себя им считаю. Простим друг другу ошибки, жизнь продолжается. Мы столько сможем сделать
Вадим скривился, словно от острой зубной боли, подошел к двери, нажал ручку.
– Все, что могла, ты уже сделала, - приоткрыл он дверь.
– Пожалуйста, уходи... Я устал, - смягчил он свою категоричность.
«Эх, Вадим Сергеевич, добрая ты душа!
– усмехнулась про себя Лера.
– Деликатность, воспитанность, доброта, сочувствие... Всех готов пожалеть, дурачок. Мягкотелость тебя и погубит».
– Я прямо сейчас готова за многое извиниться, - послушно сделав шаг к выходу, Лера потупила взор и остановилась.
– Давай забудем прошлое. Пожалуйста!
Посмотрев на Лежнивец, казалось бы, кроткую, как овечка, Ладышев лишь криво усмехнулся: как он мог любить это лживое существо? Сплошная фальшь во всем. И почему он раньше не замечал очевидных вещей? Неужели был так ослеплен? Отказывался верить тем, кто хотел раскрыть ему глаза на эту женщину, жалел.
И сейчас, как ни странно, он ее жалел, правда, с примесью глубокого презрения. Пелена давно спала с глаз, он научился видеть все ее лицедейство, воспринимал каждый жест, каждое слово такими, какие они есть, без ослепляющей шелухи. Вот она наслаждается своей игрой, думает, что снова обвела его вокруг пальца, а потому фальшивит все сильнее...
«Был бы передо мной мужчина - дал бы в пятак», - вяло подумал Вадим, чувствуя подступающую усталость.
Но перед ним стояла женщина, и все, что он мог себе позволить, никак к ней не относиться. «Никак» означало: этого человека больше нет в его жизни. Delite.
– Лера, я все забыл, - поморщился Вадим.
– Уходи. Тебе здесь нечего искать.
– Но ведь я есть и в настоящем, - подойдя ближе, она коснулась ладонью его плеча.
Ладышев застыл. Прикосновение сродни удару током перекрыло дыхание, волной пронеслось по телу. Закружилась голова. Резко дернув плечом, он отпрянул вглубь палаты, пошатнулся.
– Что с тобой? Тебе плохо?
– заволновалась Лежнивец.
– Я помогу, - и сделала попытку снова к нему прикоснуться.
– Уходи! Немедленно!
– выставив вперед руку, глухо приказал Вадим.
Вернее, прорычал. Негромко, но с такой угрожающей силой, что, не проронив ни слова, Лера попятилась к двери и выскочила из палаты. Сделав несколько шагов по полутемному коридору, она, словно споткнувшись, остановилась, оглянулась на захлопнувшуюся дверь. И вдруг... поняла, что проиграла. Именно проиграла. Притом ни много ни мало, а лучшую часть жизни - той, что так многообещающе начиналась со знакомства с Кореневым-Ла-дышевым и могла бы продолжаться сейчас. Горькое осознание в одно
За что? Почему все тщательно просчитанные комбинации в итоге оборачиваются против нее самой? Абсолютно все! И даже последний этап жизни, когда, казалось бы, что-то стало получаться, вдруг показался ей совсем убогим. Чего достигла? Места начмеда и туманных перспектив зацепиться чуть-чуть выше? Так ведь и плата непомерная: одного мерзавца Обухова вытерпеть чего стоит! Семья так и не сложилась, с дочерью контакта нет... Ради чего она живет?!
Боже, как же ей хотелось повернуть время вспять! Хотя бы до того момента, когда узнала о беременности. Но рассказать о ней следовало Вадиму, а не Петру...
Спазм душил, слезы готовы были хлынуть рекой, но даже в таком душевном бессилии Валерии удавалось себя контролировать: надо еще как-то покинуть эту проклятую больницу. Не идти же мимо стойки приемного покоя зареванной? Так что позволить себе в не вовремя настигшую минуту отчаяния она могла только самую малость - прислониться к стене между пустыми железными кроватями и беззвучно выть.
Неожиданно со стороны ведущей на лестницу двери послышался разговор. Впереди по коридору тоже раздались голоса и показались фигуры людей. Лихорадочно вытирая глаза кончиками пальцев и решая, куда лучше спрятаться, Лежнивец замешкалась.
Скрипнула дверь, повеяло холодом. В ту же секунду раздался щелчок, включилось верхнее освещение. Рефлекторно зажмурившись, она снова открыла глаза и столкнулась взглядом... с идущей прямо на нее Людмилой Семеновной Балай!
– Здравствуйте...
– пробормотала Валерия Петровна, отступила от стены и опустила взгляд в цементные плиты пола.
– Вы уже поговорили?
– поинтересовалась начмед, сопровождавшая чиновницу.
– Вот Людмила Семеновна тоже желает навестить Ладышева.
– Добрый день!
– не сказала, а недовольно хмыкнула Балай и, окинув Лежнивец испытующим взглядом, недобро поинтересовалась: - Что во время карантина в больнице делают посторонние?
– Валерия Петровна Лежнивец - не посторонняя. Она коллега, начмед, опыт перенимает, - поспешила оправдаться Якушева.
– У них завтра два терапевтических отделения открывают.
– Какая больница?
– Людмила Семеновна смерила женщину с ног до головы.
– А-а-а... Поняла. Говорите, опыт перенимает? Посмотрим, чем ей завтра поможет чужой опыт, - недвусмысленно намекнула она и, глянув на дверь палаты, уточнила: - Здесь?
– Да, Ладышев в этой палате.
Балай вдохнула, выдохнула, поправила прическу и осторожно постучала. Не услышав ответа, тем не менее уверенно нажала на ручку.
– Вадим Сергеевич?
– произнесла она елейным голосом в приоткрытую дверь, чем сильно удивила оставшихся в коридоре женщин. «Надо же! Оказывается, крыса умеет разговаривать, а не только визжать и кусаться», - подумали обе.
– Ну что же вы себя не бережете? Не оповестили, что больны. Мы бы с Кирочкой...