Блондинка с розой в сердце
Шрифт:
Димка на портрете улыбнулся — уже открыто, будто издевательски. «А ведь он смеётся надо мной», — подумал я. Прижал руку к груди, где под рубашкой и под рёбрами вдруг болью напомнило о себе сердце. Глаза брата стали огромными. Они будто поглотили весь солнечный свет. Я покачнулся им навстречу и провалился в их тьму…
Глава 3
— … Услышал пульсирование у себя в висках, журчание водной струи и тихое монотонное бормотание телевизора. «Главное событие сегодняшнего дня, — вещали по телевидению, — вступление в должность первого президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина. Репортаж из Кремля. Кремлёвский дворец съездов. В десять часов утра здесь открылось торжественное
Тьма перед моими глазами постепенно рассеивалась. Я моргнул — и тьма перестала быть кромешной. Она превратилась в завесу из таких… знаете… тёмных, кружащих в воздухе хлопьев. «…Первый заместитель председателя Верховного Совета РСФСР Руслан Хасбулатов, — вещал диктор, — приветствовал от имени российского парламента гостей съезда: председателей Верховных Советов и глав правительств суверенных республик…» Света передо мной становилось всё больше. А хлопья будто таяли на этом свету.
Прямо перед собой я снова увидел лицо моего старшего брата. Отметил, что его глаза тёмно-карие — не чёрные. Иронию я во взгляде Димки не почувствовал. Он смотрел на меня внимательно, с любопытством. И не с поверхности чёрного каменного надгробия. А из такого небольшого прямоугольного зеркала, похожего на окно в прошлое. Такое же зеркало раньше висело в ванной комнате квартиры моих родителей. Оно перешло в моё владение по наследству. Я заменил его, когда затеял дома ремонт — в конце двухтысячных годов.
Почувствовал, что сжимаю руками холодные гладкие края раковины. На мои пальцы падали холодные брызги: из крана текла вода — на фоне её журчания я и слышал голос из телевизора: «…Со словом о тысячелетней истории России выступил народный депутат республики Олег Басилашвили…» Краем глаза я заметил, что Димка в зеркале тоже посмотрел вниз. Он словно тоже заинтересовался моими руками. Но я тут же на время позабыл о Димке. Потому что уставился на свои колени и на пальцы ног.
Я не увидел под собой инвалидное кресло-коляску. Представляете? Я ошалело смотрел на широкие семейные трусы в крупную клетку и на свои ноги. Сообразил, что стоял на полу. На таких… коричневых квадратах из керамической плитки. Стоял босыми ногами. Сам! Без посторонней помощи. Только опирался руками об испачканную белыми мазками зубной пасты раковину. Мои ноги чуть дрогнули — я устоял, не свалился на пол. Почувствовал, как напряглись мои мышцы (мышцы ног!). Моргнул и посмотрел в зеркало на брата.
Отметил, что Димка тоже удивился моим достижениям. Словно он тоже помнил, сколько лет я шевелил своими ногами только при помощи рук. Словно он не умер в тот самый день, когда я очнулся в больнице неходячим инвалидом. Я сунул руку под воду, смыл с пальца зубную пасту. Заметил, что Дима в зеркале проделал ту же манипуляцию. Мы оба крутанули вентиль — шум воды стих. Но телевизор за пределами ванной всё ещё бубнил: «…На сцену Дворца съездов поднимается Борис Николаевич Ельцин…»
Я снова опёрся о раковину, будто почувствовал усталость. Разглядывал в зеркале своё отражение — отражение моего старшего брата Дмитрия Ивановича Рыкова. Я смотрел на аккуратно причёсанные густые чёрные волосы, на гладко выбритые щёки, на острые скулы и на чуть зауженные тёмно-карие глаза. Увидел под ключицей шрам-вмятину от пулевого ранения. Я не вспомнил о его происхождении: брат мне почти ничего не рассказывал о своей жизни. Я подумал тогда: «А ведь я не очень-то и интересовался его жизнью. Раньше».
Заметил на лице брата в зеркале печальную улыбку. Вздохнул, пробежался взглядом по ванной комнате. Убедился, что ванная точно такая же, какой она была в начале девяносто второго года, когда я переехал в эту квартиру вместе с десятилетней дочерью. Тогда на двери ванной тоже висел календарь с голой девицей (я когда-то сам сорвал его и бросил в мусорное ведро). На этот раз я к календарю не прикоснулся. Не очень уверенно шагнул в его направлении. Устоял на ногах. И следующий шаг сделал уже победно.
Я вышел из ванной комнаты. Сам вышел! Представляете, Саша?! Я убедился, что нахожусь в квартире родителей. После смерти
Я самостоятельно пересёк прихожую и шагнул в комнату. Увидел там ту же обстановку, что была в Димкином жилище в девяносто первом году. Купленная ещё родителями румынская стенка, мягкая мебель, большой ковёр на стене. В углу (рядом с окном) светился выпуклый экран лампового цветного телевизора — с него на меня смотрел ещё вполне бодрый Борис Ельцин, а голос диктора вещал: «…Согласно конституции республики, он принёс присягу, поклявшись соблюдать конституцию и законы России…»
Этот телевизор «Горизонт» «умер» в конце девяностых годов — ему на замену к Новому году мои бывшие коллеги по работе привезли нам с дочерью новенький телевизор «Philips», по которому мы с Лизой в новогоднюю ночь посмотрели знаменитое выступление Ельцина («Я устал, я ухожу…»). Но теперешний Ельцин на экране не выглядел уставшим — скорее, довольным и гордым. Я подошёл к стене и выдернул из розетки штепсельную вилку телевизора. Голос диктора прервался на полуслове. Я посмотрел в окно.
За тюлевой занавеской деревья покачивали украшенными зелёной листвой ветвями. Зеленела и крона тополя, который спилили в две тысячи седьмом году. Я увидел позади неё невзрачное одноэтажное здание с вывеской «Универсам». То самое, которое в две тысячи третьем году выгорело почти дотла, и на его месте в две тысячи четвёртом построили трёхэтажное здание супермаркета «Комета». Я отошёл от окна — в стеклянной дверце серванта вновь заметил своё отражение: отражение моего брата Димки.
Я пробормотал тогда вслух: «Что за бред такой? Чем это меня накачали?»
Взглянул на свои руки — не увидел на них знакомые родинки. Зато приметил тонкую белую полосу шрама между средним и указательным пальцем. Вот эту. Видите её, Саша? Димка в детстве распорол себе на рыбалке руку осколком стеклянной бутылки. Я увидел в комнате портрет родителей, что стоял на серванте рядом с маминым любимым чайным сервизом. Этот портрет принёс брату я: в мае, после папиных похорон. Он потом висел у меня в квартире на стене, рядом с портретами жены, дочери и Димки.
Мелькнувшая в голове мысль вдруг затмила мои воспоминания о том, что я не ходячий. Я прошагал по комнате, ринулся к входной двери. Нашёл на полке под зеркалом пластмассовый зелёный телефонный аппарат (давно таких не видел). Снова взглянул на своё отражение. Уже не удивился тому, что увидел в зеркале Димку. Я снял с рычагов трубку — услышал в динамике длинный гудок. Толстым «чужим» пальцем я шесть раз провернул телефонный диск (все «свои» телефонные номера я помню до сих пор).
В трубке раздались гудки вызова. Я взглядом отыскал на стене отрывной календарь (с десяток оторванных от него листов лежали около телефонного аппарата на полке). Календарь утверждал, что сегодня вторник девятого июля тысяча девятьсот девяносто первого года. «Инаугурация Ельцина была десятого июля», — вспомнил я. Сорвал с календаря листок. Сообразил, что звоню напрасно, потому что у меня дома никого не было.
Я мысленно повторил: «Десятое июля девяносто первого года». Вспомнил, что пятого июля тысяча девятьсот девяносто первого года я с женой и с дочерью уехал в отпуск. На поезде. Почти сутки мы тогда тряслись в плацкартном вагоне. Было очень жарко. Жарче, чем сейчас. Шестого числа мы приехали в Джанкой — оттуда электричкой добрались до Керчи. А дальше — автобусом до пансионата «Заря», где отдыхали две недели. Купались, загорали. Хорошие были деньки, скажу я вам: спокойные, весёлые.
В Нижнерыбинск мы вернулись двадцать первого июля. В том году я вышел на работу двадцать второго числа — это я точно помнил. Я прикоснулся пальцем к холодной поверхности зеркала в прихожей. Вновь подивился тому, насколько реалистичным казалось моё видение. Вспомнил, что не так давно слышал, будто бы вдалеке, голос Серёжи Бакаева.