Богатырь сентября
Шрифт:
– Ну и что! Город-то все равно мой!
– Да нет же! – Смарагда подошла ближе. – Теперь городом твоим владеют Кикнида и Тарх! Они там княжат. А ты здесь никто. И ты для них опасен, раз уж сюда добрался! Они тебя обнаружат – сгубят.
– Я для них опасен, да! Для Тарха этого! У меня стрелы солнечные! А Кику я от него избавлю!
– Чтобы жену избавить, тебе важно не пропасть ни за грош, – вставил Салтан. – Беречься надо. Так что ты шапку пока не снимай.
Кривясь и выражая лицом беззвучную брань, Гвидон примирился с шапкой. Но по глазам его было видно: владеет им один душевный порыв – немедленно бежать к
– Но мы же пойдем туда? – нетерпеливо спросил он у отца.
Салтан оглянулся на Смарагду: в здешних делах она понимала лучше всех.
– Пойдем, конечно. – Та кивнула. – Только слушайтесь меня во всем. Я проведу тебя во дворец! – Повысив голос, она погасила возражение Гвидона раньше, чем оно сорвалось с губ. – Нынче же и проведу. Только надобно сперва других устроить в безопасности.
– Где же мы их устроим?
– Есть там в городе кое-какое место надежное…
– Еще одна избушка кривой старушки? – хмыкнул Гвидон.
– А вроде того!
– Да уж дело к ночи. – Салтан оглядел сумрачное небо, укутанное в тяжелые тучи. – Добрый ужин был бы нам однако нужен…
– Здесь сейчас ночь, – поправила Смарагда. – Когда в земном мире день. Когда там будет ночь – здесь появится солнце, проедет на черных лебедях. Но светит оно здесь не так, как в белом свете, раза в три тусклее.
– Ночью Солнце-князь у себя дома на пуховой перине спит, – бросил ей Гвидон. – Забыла – мы же с тобой были у него в гостях! Как оно может ночью здесь на лебедях кататься?
– Во сне! – уверенно ответила Смарагда. – Спит Солнце-князь, а снится ему, будто садится он на другую повозку – с черными лебедями, и едет по здешнему небу. Оттого он и недовольный такой, что ни днем, ни ночью ему ни отдыху, ни покою нет, ни во сне, ни наяву! Ну, идемте. Пока все спят, авось проскользнем.
И они направились к городу. Вокруг каменистой широкой тропы лежали пустые серые склоны, местами поросшие мхом и лишайником – белым, сизым, зеленым. Вот потянулись слободы и предместья. Гвидон вертел головой, отыскивая что-то знакомое. Бросалось в глаза, что город за это недолгое время обветшал: расписные палаты потускнели, краска облупилась, резьба на пузатых столбах у высоких крылечек пошла трещинами. Иные избы и вовсе покосились, заборы зияли дырами, будто дворы подрались и выбили друг другу зубы, вдоль улиц валялся всякий сор, битые горшки.
– Это что, – обратился Гвидон к Смарагде, – здесь теперь волоты живут, что ли? Эк грязи развели!
– Нет, жители все те же. Да без истинного солнца трудно им прежнюю красоту соблюдать. Чары им более не помогают, а взять метлу да подмести не у всякого руки доходят.
Гвидон скривил лицо, но промолчал. С каждым шагом его волнение возрастало. Встреча со своим городом его и обрадовала, и огорчила, но важнее города для него была Кикнида. От мысли, что вот-вот он ее увидит, теснило в груди, одолевали и радость, и тревога. Не окажись в роскошном ларце этой единственной драгоценной жемчужины – весь город станет ему не нужен.
Проходя по улицам, они не встретили никого, кроме спящих у ворот караульных стрельцов. В Деметрии-граде повинные в такой небрежности навлекли бы на себя грозный царский гнев, но здесь она была на руку незваным гостям. Стоит хоть кому-то из жителей их заметить,
Широкая улица, застроенная с двух сторон богатыми дворами, выводила на знакомую площадь. Засияли золоченые, расписные купола княжеских теремов, и сердце в груди Гвидона забилось так, что едва не лопалось. Он приближался к своему потерянному дому – единственному, который знал, тому самому, который появился на свет ради него и для него и был с ним связан куда теснее, чем бывает связана с простым человеком его изба, пусть бы даже он срубил ее собственными руками. Бывает, что человек уходит из дома, но дом сам ушел от Гвидона, был украден и вынудил пройти столько дорог по белому и темному свету, чтобы его догнать.
– А она, Кикнида, точно там? – не удержавшись, спросил князь у Смарагды.
– Где ей быть? – ответила та, кивая на высокий терем под голубой кровлей, с оконцами в голубых резных наличниках. – Вон там сидит твоя лебедь.
– А мы куда? – с беспокойством спросил Салтан.
– А мы… – Смарагда вздохнула. – Вон туда…
Спутники проследили за ее рукой – и ахнули. Раньше напротив главного дворцового крыльца стояла большая ель, а на ней хрустальный теремок для белки, величиной с большую корзину – много ли белке надо. Но теперь…
Тонко мерцающий терем резного хрусталя был высотой почти с княжеский дворец. Даже в тусклом здешнем свете его стены, столбы, наличники, скаты кровли искрились резными гранями. Стены напоминали оконное стекло зимой, заиндевевшее и покрытое морозными узорами, только узоры эти представляли собой сложное плетение цветов, листьев, побегов, плодов, птиц – и все снежной белизны. Изображения цветов и плодов выступали над гладкой поверхностью, на них искрились выпуклые капли росы, тоже хрустальные. Взгляд бесконечно скользил по переливам белого и прозрачного блеска. Было тихо, но казалось, эта красота поет звонким тихим голосом.
– Вот так хрустальный дом… – ошарашенно пробормотал Салтан. – Кто там живет?
– Я, – уныло ответила Смарагда. – Проходите, гости дорогие… гостями будете.
Обойдя площадь по краю, они приблизились к хрустальному терему. Здесь же нашлась и прежняя ель, но теперь она пряталась за крыльцом, и верхушка ее не доставала до крыши. Смарагда живо взбежала на высокое крытое крыльцо, гости последовали за ней не так решительно. Страшновато было ставить ногу на хрустальные ступени – выдержат ли, не треснут? Не скользко ли по ним ходить? Салтан осторожно тронул перила в резных завитках – ожидал, что они будут холодны как лед, но те были на ощупь гладкими, не холоднее кубка на столе.
Внутри хрустальный терем был таким же, как и снаружи. Вся утварь была хрустальной – лавки, столы, светильники. Из хрустального рукомоя с носиком в виде головы неведомого зверя в хрустальную лохань текла чистейшая вода. В трапезной палате хрустальный стол был уставлен хрустальной посудой, да такой, что даже царь Салтан ничего подобного не видел. Каждое блюдо или кувшин было сделано в виде какого-то зверя, настоящего или баснословного, с оправой из серебра или золота. В глазах хрустальных коней, лебедей, львов, орлов, слонов и грифонов сверкали небольшие чистые изумруды. «Нагрызла!» – подумал Гвидон, косясь на Смарагду, но промолчал. Хозяйка в своем скромном платье из беличьего меха казалась тут неуместной, но ее это не смущало.