Большие надежды. Соединенные Штаты, 1945-1974
Шрифт:
Все эти меры способствовали ускоренному росту крупных институциональных гетто — городов внутри центрального города — в некоторых крупных городских районах Севера после 1945 года. До этого таких гетто существовало немного. Эти районы становились все более многолюдными, особенно по сравнению с белыми районами этих городов. В Чикаго количество белого населения с 1940 по 1950 год сократилось незначительно, на 0,1%, однако количество жилых единиц, занимаемых белыми, увеличилось на 9,4%. За те же годы число чернокожих в Чикаго, ставшем меккой для южных мигрантов, выросло на 80,5%, но они заняли лишь на 72,3% больше жилых единиц, чем в 1940 году. Процент небелых, проживающих в «переполненном» жилье (более 1,5 человек в комнате), вырос за это время с 19 до 24 процентов. Число жилых единиц без ванных комнат увеличилось на 36 248. Чернокожие жители жаловались на нашествие крыс. В пожарах в негритянских районах Чикаго с 1947 по 1953 год погибли 180 обитателей трущоб, в том числе 63 ребёнка. За сомнительную привилегию жить в таких перенаселенных районах чернокожие жители Чикаго, не имея рыночных возможностей, платили за жилье на 10–25% больше, чем белые за аналогичное. [66] Негритянская писательница Энн Петри написала роман «Улица» (1946), в котором описала такую жизнь. Действие романа происходит на Западной 116-й улице в Гарлеме — мрачном месте, которое омрачает жизнь Люти Джонсон, чернокожей работающей
66
Там же, 24–28.
Мужчины ушли от женщин, и женщины продолжили работать, а дети остались одни. Дети всю ночь жгли свет, потому что были одни в маленьких, тёмных комнатах, и им было страшно. Одни. Всегда одни… Они должны были играть в широких зелёных парках, а вместо этого они были на улице. И улица протянула руку и засосала их. [67]
В то время как чернокожие теснились в гетто, белые находили достаточно места в растущих пригородах. В Чикаго 77% жилищного строительства в период с 1945 по 1960 год пришлось на пригородные районы. По состоянию на 1960 год только 2,9% жителей этих пригородов были чернокожими, то есть примерно столько же, сколько проживало в пригородах Чикаго в 1940 году. «Бегство белых» сделало ограничительные пакты ненужными ещё до решения Верховного суда в 1948 году. Многие белые городские жители, желая спастись от наплыва чернокожих, продавали свои дома чернокожим и — с учетом расовых соглашений или без них — уезжали в пригороды. Этот процесс привел к появлению нескольких «соленых и перченых» районов расового смешения, но десегрегация районов редко продолжалась долго. В некоторых местах риелторы занимались «разрушением кварталов», предупреждая белых в соседних районах о грядущем «вторжении» чёрных. Испуганные белые массово продавали жилье по заниженным рыночным ценам риелторам, которые разрезали дома на все более мелкие части и взимали высокую арендную плату за то, что вскоре превращалось в полуразрушенные трущобы. Преобразование района почти всегда происходило быстро.
67
Ann Petry, The Street (Boston, 1946), 388.
Некоторые представители белого рабочего класса, разумеется, не могли позволить себе переезд. Многие из них жили в тесных этнически однородных кварталах, где владение собственностью было одновременно и ценностью, и главным активом. [68] Они не могли — не хотели — уехать. Они объединились, чтобы сохранить состояние своего района, полагаясь не столько на ковенанты — уловку среднего класса, — сколько на прямые действия. В результате возникло то, что в одном тщательном исследовании названо «эпохой скрытого насилия» и «хронической городской партизанской войны». [69] В Детройте в период с 1945 по 1965 год в районах, где проживали расовые мигранты, произошло около 120 случаев насилия: бросание камней, поджоги крестов, поджоги и другие нападения на собственность. [70] В Чикаго, где проживало самое большое количество негров среди всех американских городов, в конце 1940-х годов взрывы или поджоги на расовой почве нарушали покой каждые двадцать дней. Белые также устраивали масштабные «жилищные бунты», чтобы вытеснить чернокожих из своих кварталов. Один из таких бунтов, в Сисеро под Чикаго, собрал от 2000 до 5000 человек, которые грабили и жгли, чтобы выгнать одну чёрную семью из квартиры. Только полиция и 450 национальных гвардейцев положили конец насилию. Другой чикагский бунт, в 1947 году, был направлен на то, чтобы помешать чернокожим получить места в ранее белом общественном жилье. В нём приняли участие от 1500 до 5000 белых, которые напали на чернокожих, ранив тридцать пять человек. Этот бунт потребовал вмешательства 1000 полицейских, которые остановили беспорядки после трех дней бесчинств. В обоих случаях чернокожие получили сигнал; не получить его было невозможно.
68
Use of «ethnic» here includes English-American.
69
Hirsch, Making the Second Ghetto, 40–67.
70
Thomas Sugrue, «The Structures of Urban Poverty: The Reorganization of Space and Work in Three Periods of American History», in Michael Katz, ed., The «Underclass» Debate: Views from History (Princeton, 1993), 85–117.
Эта мрачная картина, как правило, фокусируется только на дискриминации и, следовательно, преуменьшает чувство возможности, которое многие чернокожие все же лелеяли в то время. В конце концов, все больше чернокожих, чем когда-либо прежде, бежали из особо жестокого мира Джима Кроу на Юге. Север был другим! Миллионы чернокожих, наконец, получили работу в промышленном секторе, который в конце 1940-х годов казался процветающим. Для таких людей стабильная семейная жизнь, с будущим для детей, казалась вполне достижимой: большинство негритянских семей в то время возглавляли двое родителей. Чернокожие, не желавшие общаться с белыми — а таких были тысячи, — могли найти разнообразный мир чёрных учреждений в растущих негритянских кварталах крупных мегаполисов. Для многих чернокожих, которые помнят те времена, такие места, как Гарлем или чикагский Саутсайд, не были ни трущобами, ни гетто; это были чёрные общины, которые почти сверкали перспективами, особенно по сравнению с сельским Югом. Кроме того, северные чернокожие могли голосовать. Ещё в 1928 году чикагский Саутсайд направил в Конгресс чернокожего Оскара ДеПриста. Чарльз Доусон, также чернокожий, представлял Чикаго на Капитолийском холме с 1942 по 1970 год. [71] В 1945 году непостоянный и воинственный преподобный Адам Клейтон Пауэлл-младший, негр, начал свою долгую и бурную карьеру в качестве конгрессмена от Гарлема. [72] Там и в других городских районах Севера рост числа чернокожих избирателей заставил белых политиков обратить на себя внимание, изменив тем самым модели городской политики. [73]
71
Lemann, Promised Land, 74–76.
72
Charles Hamilton, Adam Clayton Powell, Jr.: The Political Biography of an American Dilemma (New York, 1991).
73
Robert Garson, The Democratic Party and the Politics of Sectionalism, 1941–1948 (Baton Rouge, 1974).
Полностью
Учитывая многочисленные вариации расовых и этнических отношений, рискованно делать огульные обобщения об их сути в Америке конца 1940-х годов. Тем не менее, два события кажутся неопровержимыми. Во-первых, многие люди — от либералов вроде Мюрдаля до самих этнических и чернокожих — предвкушали возможности прогресса: Вторая мировая война казалась поворотным пунктом в стремлении нации к большей этнической аккультурации и расовому равенству. Как и ветераны, считавшие 1945 год шансом — наконец-то — на хорошую жизнь, многие негры и «новые американцы» той эпохи были полны надежд, особенно по сравнению с удручающими годами ближайшего прошлого. Они возлагали на себя необычайно большие надежды.
Но, во-вторых, глупо романтизировать темпы этнической аккультурации или, тем более, положение чернокожих в 1940-х годах. Большинство чернокожих, как северных, так и южных, оставались очень бедными; подавляющее большинство никогда не ходило в ночные клубы и не останавливалось в отелях; у многих не было радиоприемников и даже электричества; они сталкивались с дискриминацией и неприятием почти каждый день своей жизни. Даже их музыка была сегрегирована: только в 1949 году, когда популярность «расовой музыки» становилась все более очевидной, журнал Billboard отказался от этой категории, назвав её «ритм-энд-блюз», и напечатал чарты её бестселлеров. [74] К началу 1950-х годов Антуан «Фэтс» Домино, Чак Берри и другие постепенно вводили «расовую музыку» в более широкий мейнстрим, который вырвал популярную музыку из своих пут и вывел рок-н-ролл в открытое море американской популярной культуры.
74
Oakley, God’s Country, 12.
Американцы, включившие радио — основной источник популярной культуры 1940-х годов, — также столкнулись с повсеместной маргинализацией чернокожих. Многие слушатели регулярно включали «Амос и Энди», одну из главных программ той эпохи, или Джека Бенни, ведущего радиокомика. Амос и Энди были чернокожими персонажами, которых белые дикторы изображали на «цветном» диалекте. У них были и положительные качества, и многим чернокожим, а также белым очень нравились их выходки с 1930-х по 1950-е годы. Однако программа в основном представляла чернокожих как ненадежных и незадачливых. Она оставалась на радио до ноября 1960 года и даже нашла свою жизнь (на этот раз с чёрными актерами) на национальном телевидении в 1951–52 годах. Рочестер, камердинер-негр Бенни, был таким же сложным персонажем. Он был по-своему проницательным и манипулирующим, и он становился все более напористым, когда шоу Бенни (которое долгое время шло по телевидению) пыталось идти в ногу с ростом воинственности чернокожих в конце 1950-х и 1960-х годов. Но особенно в 1940-е годы Рочестер часто выглядел подневольным, скорее задницей, чем источником юмора. [75] Неизменно восторженная реакция белых на подобные шоу, в которых использовались в основном очерняющие стереотипы афроамериканцев, стала ещё одним свидетельством того, что оптимизм Мюрдаля относительно потенциала либерализации взглядов белых был преувеличен. [76] Только в 1960-е годы, когда чернокожим удалось сбросить с себя часть ига неравенства, популярные СМИ стали относиться к ним немного серьезнее.
75
Melvin Ely, The Adventures of Amos ’n’ Andy: A Social History of an American Phenomenon (New York, 1991), 245–47; Joseph Boskin, Sambo: The Rise and Demise of an American Jester (New York, 1986), 176–97.
76
Популярность на радио Одинокого рейнджера, которому помогал почтительный индеец Тонто, говорит о других современных способах использования расовых и этнических стереотипов.
ЧИТАЯ ОБ АМЕРИКАНСКИХ ЖЕНЩИНАХ в первые послевоенные годы, быстро сталкиваешься с полярными интерпретациями. Консервативные авторы склонны превозносить конец 1940-х (и 1950-е) как прекрасную эпоху домашнего уюта, когда женщины с радостью принимали на себя полезные обязанности по воспитанию детей и ведению домашнего хозяйства. Большинство феминисток с этим не согласны, считая, что вместо этого в мире царила повсеместная дискриминация по половому признаку. Миллионы женщин, говорят они, мучились, будучи женами и матерями в домах, которые, по памятному выражению Бетти Фридан, были не более чем «комфортабельными концентрационными лагерями». [77]
77
Прекрасные интерпретации см. Arlene Skolnick, Embattled Paradise: The American Family in an Age of Uncertainty (New York, 1991); William Chafe, The Paradox of Change: American Women in the 20th Century (New York, 1991); and Carl Degler, At Odds: Women and the Family in America from the Revolution to the Present (New York, 1980).
Проблема обоих этих полярных взглядов, как с готовностью признают большинство авторов, заключается в том, что обобщения не позволяют уловить разнообразную историю отдельных женщин. В 1945 году (последний год, когда мужчин в США было больше, чем женщин) в сорока восьми штатах насчитывалось 69,9 миллиона женщин. Они сильно различались по возрасту, классовому положению, расе, региональному происхождению и семейному положению. Их отношение к происходящему было, естественно, сложным и часто неоднозначным, а их опыт, очевидно, менялся с течением времени. Не стоит возводить некие трансисторические «модельные типы», по которым можно классифицировать большинство американских женщин.