Большие надежды. Соединенные Штаты, 1945-1974
Шрифт:
Трудовые договоры военных лет, конца 1940-х и 1950-х годов также предоставляли постепенно растущему числу членов профсоюзов лучшие льготы: медицинское страхование, страхование жизни, оплачиваемые отпуска и пенсии по старости. Взносы работодателей в эти планы перекладывались на плечи потребителей в виде повышения цен. Это были важные преимущества для тех американских рабочих, в основном мужчин, занятых в крупных отраслях обрабатывающей промышленности, таких как производство стали, резины и автомобилей, которые их получили. Однако улучшение льгот могло быть и смешанным благословением: некоторые работники чувствовали себя «запертыми» и поэтому боялись искать работу в других местах. Кроме того, небольшие корпорации обычно не имели ресурсов для предоставления таких льгот своим работникам, а работники, не состоящие в профсоюзе, не обладали достаточным влиянием, чтобы требовать их. Пропасти, которые исторически разделяли американских рабочих — профсоюзных и невоенных, антикоммунистов дома и в одном профсоюзе, квалифицированных и неквалифицированных, работающих полный и неполный рабочий день, мужчин и женщин, производственников и непроизводственников, белых и чёрных, — если и расширялись, то с течением времени.
Кроме того, становилось все более очевидным, что эти достижения, как и положения о COLA, были достигнуты ценой
107
Alan Brinkley, The End of Reform: New Deal Liberalism in Recession and War (New York, 1995); Brinkley, «The New Deal and the Idea of the State», in Fraser and Gerstle, eds., Rise and Fall, 85–121.
108
Nelson Lichtenstein, «Labor in the Truman Era: Origins of the ‘Private Welfare State’», in Michael Lacey, ed., The Truman Presidency (Washington, 1989), 151.
Кроме того, после Второй мировой войны профсоюзы развивались очень медленно. Такие лидеры, как Ройтер и глава Американской федерации труда (АФТ) Джордж Мени, не вдохновляющий, но проницательный и трудолюбивый бюрократ, как могли эффективно маневрировали как за столами переговоров, так и в качестве лоббистов, добиваясь улучшения трудового законодательства. Но профсоюзное движение не поспевало за ростом рабочей силы. В 1950 году в профсоюзах состояло 15 миллионов человек, что лишь немногим больше, чем в 1945 году. В профсоюзах тогда состояло лишь 31,5% работников несельскохозяйственного сектора, что на 4% меньше, чем в 1945 году. К 1960 году в профсоюзах состояло 17 миллионов членов, но только 31,4 процента от более многочисленной несельскохозяйственной рабочей силы.
Основными причинами этого срыва и последующего стремительного сокращения профсоюзов были структурные и политические. Вторая мировая война, способствовавшая огромному росту производства, увеличила занятость и, соответственно, рост членства в профсоюзах в тяжелых отраслях, которые начали объединяться в профсоюзы ещё в 1930-х годах. Однако в конце 1940-х и в 1950-е годы эти отрасли экономики развивались лишь медленно. После 1945 года рост все больше происходил в сфере труда белых воротничков и услуг. Работники этих профессий были разбросаны, часто в относительно небольших компаниях. Многие из них работали неполный рабочий день. Тысячи трудноорганизованных замужних женщин среднего возраста то входили в состав рабочей силы, то выходили из неё. Все больший процент американцев трудился в быстро развивающихся южных и западных районах, многие из которых были враждебны к организаторам профсоюзов. Добавьте ко всем этим структурным реалиям традиционные проблемы, с которыми сталкивались профсоюзные активисты, — расовую и сексуальную дискриминацию в профсоюзах, межэтническую вражду, сопротивление многих белых воротничков американцам в организации труда, решительность антипрофсоюзных бизнес-групп и политиков, раскалывающее влияние антикоммунизма времен холодной войны внутри страны — и вы начнёте понимать, в каком тупике оказались профсоюзные организации, а также либеральная политика в Соединенных Штатах после 1945 года.
Четыре конфликта конца 1940-х годов высветили проблемы, с которыми сталкивался организованный труд в то время. В первом из них несколько профсоюзных лидеров столкнулись с разгневанным президентом Трумэном. Президент, либеральный «новый курсовик», обычно поддерживал требования «синих воротничков» о переменах. Но его огорчили забастовки в январе 1946 года, которые, по его мнению, угрожали его усилиям по реконверсии, и он встревожился, столкнувшись с забастовками шахтеров два месяца спустя и железнодорожников в мае. [109] Трумэн не смог предотвратить забастовку шахтеров, но он был полон решимости остановить железнодорожников. Поезда, в конце концов, были жизненно важны для американской экономики, как для пассажирских, так и для грузовых перевозок, в те дни, когда ещё не было широко распространено движение по супермагистралям.
109
Barton Bernstein, «The Truman Administration and Its Reconversion Wage Policy», Labor History, 4 (1965), 216–25.
После нескольких недель препирательств с перевозчиками и двадцатью профсоюзами железнодорожников Трумэн думал, что ему удалось достичь соглашения. Но лидеры двух крупнейших профсоюзов, А. Ф. Уитни из Братства железнодорожных машинистов и Алванли Джонстон из Братства машинистов локомотивов, отказались подчиниться. Оба они были старыми друзьями президента, который привел их в Овальный кабинет за три дня до окончания забастовки и прочел им лекцию: «Если вы думаете, что я буду сидеть здесь и позволю вам связать всю страну, то вы чертовски сумасшедшие». Уитни извинился: «Мы должны пройти через это, господин президент. Наши люди требуют этого». В ответ Трумэн дал им сорок восемь часов
110
Donovan, Conflict and Crisis, 208–16; Robert Ferrell, Harry S. Truman and the Modern Presidency (Boston, 1983), 91–92; David McCullough, Truman (New York, 1992), 493–506; Goulden, Best Years, 121–22.
Когда рабочие все же вышли на забастовку, Трумэн, пожалуй, разозлился так, как ни один американский президент последнего времени. В пятницу, 24 мая, он ворвался на заседание кабинета министров и объявил, что отправится на Капитолийский холм и будет добиваться принятия чрезвычайно драконовского закона. Этот закон позволил бы ему призывать забастовщиков в армию, не обращая внимания на возраст и количество иждивенцев, если забастовка грозила создать чрезвычайную ситуацию в стране. Трумэн даже поручил помощникам подготовить речь, которая должна была прозвучать по радио вечером того же дня. Речь была практически иррациональной, в ней он порицал патриотизм «эгоистичных профсоюзных лидеров», таких как Уитни, Джонстон, Мюррей и другие, которых он также связывал с коммунизмом. «Все до единого забастовщики и их демигог [sic] лидеры жили в роскоши, работали, когда им заблагорассудится, и получали зарплату в четыре – сорок раз больше, чем солдаты, участвующие в боевых действиях». Проект Трумэна завершался словами: «Давайте вернём страну народу. Давайте вернём транспорт и производство на рабочие места, повесим несколько предателей и сделаем нашу страну безопасной для демократии». Чарльз Росс, старый друг и пресс-секретарь Трумэна, был «в ужасе» от этой тирады. Кларк Клиффорд, главный советник Трумэна по вопросам политики, вспоминал, что это был «несомненно, один из самых экспрессивных документов, когда-либо написанных президентом». [111]
111
Clark Clifford, «Serving the President: The Truman Years (1)», New Yorker, March 25,1991, pp. 54–55.
Россу и другим удалось успокоить Трумэна, и его радиообращение в тот вечер было решительным, но сдержанным. Тем не менее, он настоял на том, чтобы отправиться на Капитолийский холм на следующий день, и к тому времени все уже знали о его намерениях. Когда он вошёл в Палату представителей, ему аплодировали стоя, после чего он изложил свои жесткие предложения. Когда он уже почти закончил, его главный советник по трудовым вопросам Джон Стилмен сообщил Клиффорду, находившемуся в предбаннике в зале заседаний Палаты представителей, что профсоюзы согласились на условия, предложенные президентом. Клиффорд написал записку об этом соглашении и передал её Трумэну, который сделал паузу, а затем прочитал её под гром аплодисментов. Клиффорд и другие считали это победой Трумэна, который отказался от своих требований принять законодательные меры. Но многие либералы и лидеры профсоюзов были глубоко напуганы. New Republic, ведущий либеральный журнал, назвал послание Трумэна в Конгресс «самым злобным антипрофсоюзным законом, когда-либо представленным американским президентом». [112]
112
Richard Pells, The Liberal Mind in a Conservative Age: American Intellectuals in the 1940s and 1950s (New York, 1985), 59.
Если железные дороги были важны, то уголь был жизненно важен для экономики в 1946 году. Он по-прежнему приводил в движение 95 процентов локомотивов и обеспечивал 62 процента электроэнергии. Трудовые и управленческие конфликты уже давно сказывались на угольной промышленности, которая к 1940-м годам правильно воспринимала вполне реальную угрозу нефти. Джон Л. Льюис, глава шахтеров, был упорным, неустанным и успешным защитником безопасности, повышения зарплаты и льгот для сокращающегося числа шахтеров, которым удалось выжить в условиях упадка отрасли. В отличие от Ройтера и многих других рабочих лидеров того времени, он не верил в то, что правительство, в том числе и либералы, будет надежно поддерживать интересы рабочих, и даже во время войны без колебаний призывал своих сторонников к забастовке. [113] Они часто так и делали, потому что шахтеры любили и верили ему: во многих домах шахтеров висели только две фотографии Джона Л. Льюиса и Девы Марии. Историк Джозеф Гулден заметил: «Для американцев 1930–1940-х годов угольные забастовки Льюиса были таким же ежегодным ритуалом, как первая встреча с земляным боровом или президент, бросающий первый бейсбольный мяч в сезоне». [114]
113
Melvyn Dubofsky and Warren Van Tine, John L. Lewis: A Biography (New York, 1978); Lichtenstein, «Labor», 138.
114
Goulden, Best Years, 123.
Льюис был свирепым, громоздким и величественным мужчиной, чьи льдистоголубые глаза смотрели на людей из-под огромных и кустистых бровей. Он говорил раскатистым, театральным тоном, изобилующим библейскими фразами, и ему было все равно, кого оскорблять. В 1937 году он назвал не менее известную фигуру, чем вице-президент Джон Гарнер, «играющим в покер, пьющим виски, подкупающим рабочих, злобным стариком». В другой раз он сказал, что «у АФЛ нет головы; её шея просто выросла и покрылась волосами». Льюис жаждал власти и охотно пользовался ею на протяжении многих лет. «Когда мы контролируем добычу угля, — говорил он, — мы держим в своих руках жизненно важные элементы нашего общества… Я могу сжимать, выкручивать и тянуть до тех пор, пока мы не добьемся неизбежной победы». К 1946 году его стали бояться. Трумэн ненавидел Льюиса, считая его «рэкетиром», и направил против него, а также против железнодорожников свою диатрибу в Конгрессе от 25 мая. [115]
115
Там же, 123–27.