Бородинское поле
Шрифт:
прогремели два орудийных выстрела; первый снаряд пролетел
над машиной, второй, легко прошив бортовую броню,
разорвался внутри бронетранспортера.
И тогда из железной утробы транспортера начали
вываливаться окровавленные солдаты из охраны генерала.
Вилли Гальвиц видел, как упали генерал и фельдфебель.
Сначала он ничего не понял и хотел броситься им на помощь,
но, поддаваясь инстинкту самосохранения, открыл дверцу
машины
колонне гробовщиков один за другим падают сраженные
солдаты, а другие просто ложатся наземь, чтобы спастись. И
он тоже лег, распластавшись на рыхлом снегу. И это его
уберегло, потому что третий снаряд угодил в "мерседес", и
генеральская машина вспыхнула, как коробка спичек. Гальвиц,
спасаясь от близкого огня, торопливо начал отползать в
сторону от дороги. Он уже не думал в эти трагические для него
минуты ни о своем друге Штейнборне, ни о кладбище танков и
гранитных обелисках, ни о замертво упавших на дорогу
солдатах, позорящих армию фюрера. Он думал только об
одном: уцелеть, остаться в живых.
Шедший впереди танк командира дивизии остановился,
как только прострочила пулеметная очередь. А после удара
пушки по бронетранспортеру командир генеральского танка
понял, откуда стреляют, быстро развернул башню и подряд
влепил в такой же, как и его, в свой, отечественный, но
взбесившийся танк три снаряда. Он стрелял бы и еще, но в
этом уже не было необходимости: "бешеный" танк был охвачен
пламенем и окутан черным дымом, ровным столбом
потянувшимся в блеклое морозное небо.
Кузьма Акулов, смертельно раненный в грудь горячим
осколком снаряда, разорвавшегося внутри танка, оставлял
этот мир спокойно и легко. Он исполнил то, что задумал,
рассчитался с врагом сполна, и ему было только немного
обидно, что ни подполковник Макаров, ни Елисей Цымбарев не
могли видеть, как горели генеральская машина и
бронетранспортер и как падали под свинцовым ливнем его
пулемета фашисты в центре Бородинского поля.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Слава Макаров лежал в той же палате, в которой
незадолго до этого лежал его дядя Игорь, и Варя по-прежнему
большую часть времени проводила в госпитале, в свою
квартиру не заходила, ночевала либо у родителей мужа, либо у
своих на Верхней Масловке: Вера Ильинична постоянно
справлялась о здоровье внука. Рана Святослава заживала
быстро, и Святослав, как когда-то Игорь, за полночь
засиживался
настольной лампой, и рассказывал Варе о делах фронтовых.
И хоть недолго ему пришлось воевать, но рассказать было что.
Оказывается, курсант Макаров и ополченец Остапов
воевали в одном сводном отряде в районе Утицы, Артемки, у
самого Бородинского поля, а встретились друг с другом лишь
за день до того трагического случая, когда осколок немецкой
мины прошелся по ребрам Святослава. И Олег, как когда-то
выносил с поля боя комиссара Гоголева, теперь вынес из-под
обстрела будущего комиссара Макарова и, можно сказать, спас
его.
– Мы сначала не узнали друг друга, - рассказывал
Святослав полушепотом, переводя взгляд с Вари на
Александру Васильевну. Прикрытый сверху полотенцем
зеленый абажур тускло освещал его исхудавшее, а при таком
освещении землисто-серое лицо. - В военной форме Олег
Борисович совсем не похож...
– На кого? - спросила Варя, не сводя с племянника
умиленного взгляда, ласково улыбаясь.
– На себя не похож, - с серьезным видом и взахлеб
отвечал Святослав. - А он, вы знаете, тетя Варя, сильный,
Олег Борисович. Я даже не ожидал. И, оказывается, храбрый.
Через него прошел фашистский танк, это когда комиссара
убило. Не наш комиссар, из другой части, артиллерист. Его,
раненного, тоже Олег Борисович выносил.
– Постой, погоди, Славка, ты давай по порядку, не все
сразу, - взволнованно перебила Варя.
– Как это через Олега
прошел танк? Ты оговорился?
– Да совсем не оговорился, он даже раздавил его
противотанковое ружье, которое потом выбросить пришлось, -
отвечал Святослав и принялся обстоятельно объяснять, как
прошел немецкий танк через окоп, в котором сидел Олег, как
потом Олег подстрелил немецкого танкиста и забрал его
парабеллум, как потом смертельно раненный комиссар
подарил ему свой автомат. Словом, он поведал Варе все, что
успел узнать об Остапове как из рассказа самого Олега, так и
со слов его товарищей. Варя слушала со страданием и
гордостью за мужа. "А ведь он такой, мой родной Олежка, и
другим он быть не может", - думала она, глядя на Святослава.
Эти рассказы продолжались почти каждую ночь, когда
Святослав пошел на поправку. А потом его рассказы Варя
пересказывала в большом новом многоэтажном доме на улице