Бородинское поле
Шрифт:
снег, попавшая между молотом и наковальней и раздавленная,
перестала существовать 78-я пехотная дивизия немцев. И на
свежей белизне поля четко чернели немецкие тяжелые орудия,
предназначенные для обстрела Москвы и брошенные своей
прислугой; чернели танки, оставленные своими экипажами,
колонны автомашин, сожженных и целехоньких, и трупы,
трупы, трупы солдат и офицеров, так и не дошедших до
Москвы.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Гитлер
собой. Он хотел собраться с мыслями и вдруг физически
ощутил невероятную зловещую тишину. Она навалилась на
него внезапно и давила на мозг. Мысли разбегались. Они
метались, как стая распуганных птиц, в которую ворвался
ястреб. Тишина плотно обступала его со всех сторон,
непроницаемая, глухая и неодолимая. Тишина создавала в
этом большом кабинете какую-то бездну, пустоту, она угнетала,
держа его в своих крепких объятиях, и он не противился до тех
пор, пока не нашел причины своего состояния. На него такое в
последние недели часто находило, и он знал, что стоит только
найти причину - и этот своеобразный сплин отступит. Причина
нашлась: это был сон, страшный, жуткий, который ему сегодня
приснился. Теперь он не помнит, что именно снилось, он
отогнал тогда от себя этот кошмарный сон, забыл про него в
дневной суете военных и государственных забот, и теперь,
поздним вечером, тот сон, улучив подходящий момент, настиг
его в тиши кабинета. Причина была найдена, но она не
успокаивала: Гитлер фанатически верил в сны.
Распуганные мысли постепенно начали собираться. Да,
этот Гальдер, это он испортил ему настроение. Он, Гальдер,
только что доложил, что новый командующий группой армий
"Центр" Клюге просит разрешения на отвод войск. Он с ума
сошел: отступать, оставлять позиции, завоеванные ценой таких
жертв?! Безумец! Ни в коем случае. Защищать каждый метр! А
тех, кто самовольно оставит позиции, расстреливать как
предателей!.. Гитлер поднял мутный взгляд на стоящие в углу
большие часы и вспомнил, что сейчас должен появиться
вызванный в ставку Гейнц Гудериан. На письменном столе
лежало донесение Гудериана Боку, тогда еще командующему
группой армий "Центр". В нем Гудериан сообщал, что
состояние его войск внушает большие опасения и что он не
знает, смогут ли они сдержать наступление русских. Войска
теряют доверие к своему командованию, понизилась боевая
мощь пехоты.
Гитлер еще раз пробежал текст довольно откровенного
документа, написанного еще две недели
в ярость. И это пишет Гудериан, на которого он возлагал такие
надежды! Гудериан опасается за свои войска. Он, потерявший
три четверти своих танков, теперь хочет свалить вину за
поражение на других, - мол, понизилась боевая мощь пехоты!
Особенно возмутительна фраза: "Войска теряют доверие к
своему командованию". Кого он имеет в виду? Не себя же,
разумеется, и не своих подчиненных - генералов и офицеров.
А кого-то повыше. Бока, Браухича? Но их уже нет. Может,
Йодля, Гальдера? Или самого фюрера? Нет, он просто
паникер. Он растерялся, этот Гудериан. Поддался общему
настроению. Ему надо основательно прочистить мозги.
Адъютант доложил, что в приемной дожидается
командующий второй танковой армией. Гитлер резко вскинул
голову и уставился на адъютанта застывшими, оледенелыми
глазами. После паузы произнес громко и отрывисто:
– Пусть войдет.
Гудериан вошел в кабинет стремительно, щелкнув
каблуками и выбросив вперед руку, доложил о прибытии.
Гитлер некоторое время смотрел на него молча, изучающе,
потом подошел поближе и, глядя в упор, спросил, не повышая
голоса:
– Что происходит, Гейнц?
Этот тихий голос и покровительственная фамильярность
озадачили Гудериана и бросили семена какой-то пусть слабой,
но все-таки надежды. Он понимал, что вызов в ставку в такое
трудное время не предвещает ничего хорошего, и готовил себя
к самому худшему, зная безумный нрав фюрера, который без
сожаления отстранил от командования когда-то любимых им
фельдмаршалов. Гудериан начал осторожно и глухо:
– Положение угрожающее, мой фюрер. Вторая танковая, -
он хотел сказать "отходит", но не решился и сказал: - не в
состоянии дальше...
– Я спрашиваю, что с вами происходит, Гудериан? -
злобно перебил его Гитлер и покраснел.
– Я не узнаю вас... Это
верно, что вы потеряли доверие у своих подчиненных? Войска
вам не доверяют?
Гитлер круто повернулся и пошел к письменному столу,
на котором лежали донесения Гудериана и последняя сводка с
фронта. Он взял со стола бумажку и, тряся ее в воздухе, с
раздражением кричал:
– Вы обвиняете во всем пехоту, которая, по вашим
словам, утратила боеспособность. А вы? Ваши танки... не
утратили боеспособности? В таком случае почему вы не
поддерживаете пехоту, почему не наносите контрудары?