Бородинское поле
Шрифт:
холодное, - все это напоминало какую-то хищную птицу -
коршуна, что ли, - уснувшую от усталости и голода и
окоченевшую на сорокаградусном морозе. Мысль о жестоком
морозе и замерзшем коршуне вызывала в памяти сражения
под Москвой, наводила на тяжкие раздумья и неприятные
ассоциации, и генерал Йодль пугался этих мыслей, осторожно
отвел взгляд в сторону, чтоб не видеть этого хищного
полупрофиля фюрера. Наконец Гитлер положил руки
резко вскинул голову, всем корпусом откинулся на спинку
кресла и увидел перед собой Йодля. В глазах фюрера генерал
прочитал испуг и удивление. Казалось, он спрашивал: "Как, и
вы здесь? Зачем?" Это было какой-то миг - испуг, удивление,
немой вопрос. Затем взгляд его сделался отчужденным и
недружелюбным, усталые глаза устремлены в пространство.
– Скажите, Йодль, только откровенно, - с усилием начал
Гитлер несколько сиплым голосом, - вам никогда не приходила
в голову мысль, что кульминация нашей войны с Россией
прошла и победы нам уже никогда не достичь?
Вопрос был столь неожиданным, невероятным, что
Йодль растерялся, подумал: "Уж не провоцирует ли меня
фюрер?" Лицо генерала сделалось пунцовым,
неопределенного цвета глаза в смятении заморгали. Он
смотрел на Гитлера с собачьей преданностью, настороженно и
смущенно и вдруг уловил в задумчиво-растерянном взгляде
фюрера теплые располагающие искорки, призыв к
откровенности и доверию.
– Военная фортуна - дама капризная, и капризы ее
невозможно заранее предусмотреть, мой фюрер. Мы строили
свою стратегию в расчете на молниеносный разгром русских,
мы всю нашу ставку делали на блицкриг, и это было
правильно. Но в силу ряда причин и обстоятельств блицкриг,
принесший нам победу на Западе, в России не удался. Мы не
учли географических условий нового военного театра,
недооценили стойкости русских, их потенциальных сил и
возможностей...
Предупредительным жестом руки, означавшим: мол,
хватит, довольно, Гитлер прервал монолог генерала и
поднялся. Подойдя вплотную к генералу, он дружески протянул
ему руку и сказал многозначительно и с грустью:
– Благодарю вас, Йодль. Забудьте наш разговор и
запомните: наши неудачи - временные. Успехи русских - тоже
временные. Реванш за нами, и мы возьмем его весной. С нами
бог, Йодль.
Он как бы устыдился своей слабости, невольного
признания в своем неверии в победу и, спохватившись,
пытался поправиться. Йодль это понимал и чувствовал себя
соучастником преступления, которое можно было назвать
одним
и неопределенным, ответом он выставлял себя в невыгодном
свете. И он счел, что при данных обстоятельствах самым
разумным с его стороны будет молчаливый, полный обожания
взгляд и вежливый, в знак согласия, кивок головой.
– Весной мы начнем решающее сражение и сокрушим
большевиков, - продолжал Гитлер, шагая по кабинету
быстрым, упругим шагом.
Гитлер мельком взглянул на Йодля и царственным
жестом разрешил удалиться.
Когда за генерал-полковником закрылась дверь, Гитлер
еще несколько минут стоял в немом оцепенении возле
письменного стола, настороженно вслушиваясь в тишину, в
которой, казалось, застыли последние слова Йодля и
неподвижно висят в воздухе. Ему почудилось, что слова эти он
видит зримо, что они материальны и их можно потрогать рукой.
– Вздор, все вздор, - вслух проговорил он и сделал
несколько шагов по мягкому ковру в сторону двери, за которой
скрылся начальник его главного штаба. От двери он круто
повернулся и пошел к столу, прислушиваясь теперь к своим
шагам. Но звуков не было совершенно: их поглощал плотный
мягкий ковер. "Все вздор, - мысленно повторил Гитлер. - И
география военного театра, и потенциал русских. Не в этом
дело".Ему казалось, что подлинную причину катастрофы знает
только он, и никто больше, а тем более эти штабные крысы
Йодль и Гальдер, ни фельдмаршалы и генералы, находящиеся
непосредственно в войсках, ни его политические сподвижники.
Никто. А она проста, даже слишком, как все гениальное и
великое, заключается всего в двух словах: "Не в ту сторону".
Да, не в ту сторону был направлен его великий поход, этот
всесокрушающий удар. Нужно было не на восток, а на запад,
на Британские острова, бросить миллионную армаду. Ла-Манш
не более непреодолимая преграда, чем Буг и Днепр.
Массированная бомбежка, одновременный десант с моря и
воздуха - и Англия пала бы к его ногам. Потери? Да,
разумеется, жертвы неизбежны, они естественны, как вообще
всякая смерть.
С падением Англии он становился бы властелином всей
Европы и тогда свободно мог бы приняться за английские и
французские колонии. Ближний и Средний Восток, Азия,
Африка, их несметные ресурсы - все было бы собственностью
великой Германии. В течение каких-нибудь двух лет он овладел