Бородинское поле

Шевцов Иван Михайлович

Обществом Моссовет не может сносить ни одного строения.

– Сносят, - возразил Макаров. - А на освободившемся

месте строят черт знает что, безвкусицу или, как вы сказали,

модерняги. О красоте не думают. Строят коробки, лишь бы их

можно было заполнить мебелью.

– Без внешних украшательств.
– На полном, гладком лице

Орлова расплылась ироническая улыбка.

– Здание нужно не украшать, а строить красивым, - без

всякой связи бросил

Брусничкин. Он слушал рассеянно,

потому что мысли его были заняты совсем другим.

– А что вы имеете в виду под украшательством? -

настойчиво спросила Валя. Вопрос касался непосредственно

ее сферы деятельности.

– Не пристегивать к зданию всевозможный декор, -

презрительно-добродушно ответил Брусничкин.

– Согласен, - живо подхватил Олег. - Декоры нельзя

архитектору навязывать. Они должны рождаться в моем

замысле. А я передаю свой замысел художнику-

монументалисту, вот ей.
– Кивок в сторону Вали.

– Навязываешь, - сказал Никулин. - Делаешь из нее

технического исполнителя, подмастерье. А это неверно. Она

должна быть творцом, работать в тесном содружестве с

архитектором.

– Совершенно верно, - быстро согласился Олег. -

Художник монументально-декоративного искусства должен

выступать на равных правах с архитектором, полноправным

партнером.

– Кстати, Валентина Ивановна, поскольку вы здесь

представляете художников, - начал Штучко, - то я хотел бы

заметить, что экстерьер современного города требует не

сюжетов, а плакатов, щитов с отвлеченными идеями.

– А некоторые художники потом эти щиты-плакаты, это

упрощенчество, условность и схематизм стали переносить и в

интерьеры здания, - вмешался Олег. - Получились

невыразительные плакаты-панно, уместные на улице, но

совершенно нелепые внутри зданий, где нужна настоящая

роспись.

– Я не согласна с вами насчет плакатов, - возразила

Валя. Лицо ее сияло тихой радостью. - Монументальная

живопись или скульптура - это не плакат, не реклама. В ней

должен содержаться эмоциональный заряд. Она должна

воздействовать на душу. В ней глубокая идея, а не

оформительская декорация, наподобие лепки, портиков и тому

подобного.

– Это что же, станковую картину увеличить в десять раз -

и на стену?
– сказал Штучко.

– О нет! Экстерьерная живопись - это особый род

изобразительного искусства, - горячо ответила Валя.
– Здесь и

упрощенный рисунок, и обобщенные формы, и декоративность

самого материала. Она не сиюминутна, она глубока по мысли

и, главное,

эмоциональна.

– Строим - спорим, опять строим - и опять шумим, -

примирительно заговорил Штучко, как бы заканчивая весь

разговор.
– И совсем не думаем, что в конечном итоге однажды

все замерзнем. Кончится топливо в недрах земли, и кончится

жизнь на грешной земле.

– Поедем в Африку греться, - рассмеялась Людмила

Борисовна.

– Что это ты, Паша, так пессимистически смотришь в

будущее?
– сказал Никулин, похлопав коллегу по плечу.
– К тому

времени научимся использовать солнечную энергию.

– Скорее - водород, - с апломбом специалиста заметил

Орлов. - Запасы его практически неисчерпаемы. В океане

атомные электростанции будут производить электролиз

морской воды для получения водорода. Водород дешевле и

эффективнее органического топлива. Пока что мы поступаем

как варвары, сжигая нефть и уголь. Это же ценнейшее сырье,

которое можно, использовать в других целях. Запасы его

ограничены. Прав был Менделеев, когда говорил, что сжигать

нефть равносильно тому, что топить печь ассигнациями.

Подошла Варя и позвала всех к столу. Подали

фирменное блюдо Остаповых - курицу в винно-грибном соусе.

И опять Брусничкин руководящим оком окинул стол,

постучал ножом по бутылке и сказал решительно и

настоятельно:

– Продолжаем наше собрание. Прошу наполнить бокалы

и записываться в прениях. - Он как-то переменился.

Напористую уверенность сменил на прилив веселья и

добродушия. Это заметили все, и прежде всего Ариадна. Она

знала, что эта веселость наигранная, что на самом деле муж

ее начинает терять самообладание, а так как он не отличается

большой терпимостью, то от него можно ожидать любой

непристойности. Это ее беспокоило. Неожиданно для

Брусничкина Дмитрий Никанорович обратился к юбиляру:

– Расскажи, Олег, что тебе в жизни сильнее всего

запомнилось?

В манере Брусничкина вообще было не поддерживать, а

обрывать разговор. А тут такое неожиданное обращение

Никулина к юбиляру задело самолюбие уже захмелевшего и

теряющего равновесие тамады, и он властно постучал ножом

по фужеру с предупреждением, определенно касавшимся

Никулина:

– Товарищи, прошу соблюдать порядок.

Тонкое стекло фужера со звоном разлетелось. Плоское

лицо Брусничкина побледнело, а большие уши, наоборот, ярко

порозовели. Он поймал на себе насмешливый взгляд Коли, и