Бородинское поле
Шрифт:
Возмутительно! Оскорблять официального представителя
великой страны публично! Неслыханное свинство!.. Это
оскорбление всей Америки. Такого нельзя прощать! Такое не
должно сойти безнаказанно. Он поплатится, красная сволочь!
Он явный коммунист, московский агент. . Я ухожу. Надо
действовать, нельзя прощать. Ты останешься слушать этот
балаган?
– Ты меня сюда привел. Мне все равно, можно уйти, - с
деланным безразличием отозвался
забавлял отчаянный психоз брата, его воинственные
мальчишеские угрозы. Хотя он и знал, что "мальчишки",
подобные Бену, не только грозят, но и стреляют по окнам
сотрудников ООН, - подкладывают бомбы, поджигают
помещения представительств, чья политика неугодна Тель-
Авиву.Из здания ООН они вышли вместе. На улице было темно
и сыро. Порывисто дул холодный ноябрьский ветер с дождем.
Бен ежился в легкой нейлоновой куртке то ли от холода, то ли
от гнева и негодования. Он чувствовал себя неловко перед
братом, как самонадеянный спортсмен, неожиданно
потерпевший поражение. А он так рассчитывал на эффектную
победу. Он все еще не мог успокоиться и продолжал ругать
Баруди всякими непотребными словами.
– Послушай, Бен, - вдруг остановил его словоизлияние
Виктор, - а если трезво вдуматься, по совести, отбросив
пропагандистскую болтовню, посмотреть по справедливости -
получается, что они правы.
– Кто "они"?
– резко спросил Бен, хотя прекрасно знал,
кого имеет в виду брат.
– Те, которые считают сионизм расизмом.
– Антисемиты. Только они могут ставить знак равенства
между сионизмом и расизмом. И Герцог и Мойнихэн это
убедительно доказали.
– А мне кажется, доводы их оппонентов, особенно этого
саудовца, более убедительны.
– Ну еще бы! Ты ж у нас красный. Я нисколько не
удивлюсь, если в один прекрасный день выяснится, что ты
коммунист.
К этому дешевому и грубому приему Бен прибегал
каждый раз, когда не хватало аргументов. В таких случаях
Виктор прекращал спор, считая себя победителем. Так было и
на этот раз. Они молча сели в такси. После долгого молчания
Виктор сказал:
– Не Мойнихэну бы от имени Штатов защищать сионизм.
Это произвело на делегатов неблагоприятное впечатление.
– А кому?
– Кому-нибудь из англосаксов.
– Ерунда, чушь. Америка по историческому праву должна
принадлежать евреям. Евреи ее открыли, Христофор Колумб.
Глупо делать открытие для других. Своя рубашка ближе к телу.
Логично?
– Не очень. Вернее, очень нелогично.
И опять
вспомнил:
– Ты слышал - Флора объявилась.
– Как?!
– воскликнул Виктор.
– Прислала письмо маме. Из Швеции, - совершенно
спокойно ответил Бен.
– И ты до сих пор молчал! Как тебе не стыдно?
– А что здесь такого? Ну прислала письмо, жива, здорова,
просит не беспокоиться. Хорошо устроилась.
– Как она там очутилась? Зачем поехала в Швецию?..
– Возможно, за Нобелевской премией, - неуместно
пошутил Бен. Его равнодушие, граничащее с безразличием,
возмущало Виктора. Он не стал больше ни о чем
расспрашивать брата. Теперь домой, как можно скорее домой,
чтоб самому, собственными глазами прочитать письмо
любимой племянницы. Как бы то ни было, а в ее бегстве из
дома он считал виновным себя. Девчонка по-своему
отреагировала на откровенные разговоры с Виктором, в
которых он резко осуждал общество лжи, лицемерия,
жестокости и равнодушия, общество холодного эгоизма и
нравственного разложения.
2
Семьи Раймонов и Флемингов собрались на городской
квартире, в большом зале, в котором размещалась картинная
галерея Оскара. Коллекцию картин Оскар создал лет десять
тому назад. По количеству работ она была довольно скромной:
два десятка живописных полотен, несколько бронзовых и
мраморных скульптур работы ваятелей прошлого века. Судя по
живописным картинам, отличающимся своей стилистической
пестротой, хозяин коллекции не обладал строгим
художественным вкусом, поскольку рядом с полотнами
фламандцев висели две абстракции Малевича и Кандинского,
а с великолепным портретом старика, написанным
неизвестным художником эпохи Ренессанса, соседствовала
примитивная безвкусица Марка Шагала. Собственно говоря,
так оно и было: Оскар не питал пристрастия к
изобразительному искусству и на картины, собранные в его
галерее, смотрел как на денежные банкноты, курс которых
более устойчив, чем курс доллара.
Сидели за овальным столом Нина Сергеевна с Оскаром,
Наташа с Дэном, Генри Флеминг с Патрицией и генерал Перес.
У всех, кроме генерала, вид был озабоченный, печальный.
Перес пытался всех успокоить: мол, ничего страшного не
случилось, Флора определенно у хиппи, а эта публика, по
мнению генерала, совсем безобидная. И он по-своему излагал
"идеологию" и "философию" хиппи: