Бородинское поле
Шрифт:
стола, приготовившись записывать.
– Имя, фамилия?
– спросил просто, по-домашнему.
– Андрей Ананьин, - машинально, поддавшись тону
переводчика, ответил боец и тут же пожалел о сказанном.
Можно было назваться кем угодно.
– Из какой армии?
– Из Красной, - ответил Ананьин.
– Я спрашиваю номер армии... - не повышая голоса,
сказал переводчик.
– Откуда мне о таких номерах знать. Я обыкновенный
боец.-
– А то нешто вы не знаете?
– Тебя спрашивают, ты отвечай по существу.
– Ну, Сталин командует.
Переводчик ухмыльнулся и начал объяснять. Лицо
офицера презрительно морщилось.
– Сталин - это в Москве. А здесь кто командует дивизией?
– В голосе переводчика прозвучали раздражительные нотки,
– Кутузов, - серьезно ответил Ананьин, делая глуповатое
лицо.- Он генерал, этот Кутузов?
– недоверчиво переспросил
переводчик, сделав заметку в блокноте.
– Стало быть, генерал. А может, и маршал. Я с ним не
встречался, - так же простецки ответил боец.
– А полком кто командует?
– Багратион.
Теперь переводчик все понял.
– Багратион? Хорошо. А ты жить хочешь?
– Переводчик
вскинул на Ананьина ожесточенный взгляд.
– Или ты хочешь,
чтобы мы тебя распяли вот на этой стене? Хочешь?
Ананьин не ответил. Он смотрел перед собой на
оклеенную старыми, порванными обоями стену тупо и широко,
пытаясь представить себе, как его, живого, будут ржавыми
гвоздями прибивать к стене. Может, сейчас самое время
броситься на офицера и вцепиться в горло? Но его раненые
ноги не выдержат. На стене в маленькой рамочке без стекла -
фотография девушки. Должно быть, хозяйской дочки. Темные
волосы и большие глаза. Похожа на Люду, его невесту. Нет, не
дождется Люда жениха. Разревелась на вокзале у вагона, когда
прощались. Наверно, чувствовала, что навсегда. Пришлют
похоронку - пропал без вести. А может, и вообще не сообщат.
Командир подумает, что он в плену. А может, и не подумает.
Пашка Голубев расскажет - он видел, как его взяли. Да что
Пашка - сам виноват, по глупости попал. А все-таки танк
гробанул и тех двоих, что шли по воду. А может, и танкистов.
Нет, пожалуй, танкисты успели выскочить. Они-то его и
схватили. Как цыпленка. Бегут мысли... Резкий голос
переводчика обрывает их:
– Где твой полк? Отвечай!
– Там...
– Ананьин кивнул на окно.
– Где там?
– На Бородинском поле.
– А точнее, где?
– По
– Танков много?
– Много.
– Сколько?
– Не считал. Может, сто, а может, и тысяча.
– Где танки русских?
– Везде.
Переводчик что-то сказал офицеру по-немецки. Тот
лениво поднялся, обошел вокруг табуретки, стал у Ананьина за
спиной. Переводчик сказал:
– В последний раз спрашиваю: будешь отвечать?
– Я отвечаю.
Переводчик слегка кивнул, глядя мимо Ананьина. И в тот
же миг эсэсовец нанес сильный удар. И хотя Ананьин ожидал
удара, все ж не удержался, свалился на пол. Офицер пнул его
трижды сапогом и что-то взахлеб проговорил. Переводчик
сказал:
– Кто тебя послал в эту деревню?
– Сам пришел, - ответил Ананьин, пытаясь встать.
– Зачем?
– Чтоб уничтожить ваш танк, который уничтожил моих
товарищей.
Офицер снова что-то быстро и в ярости прокричал,
переводчик перевел:
– Кто командует артиллерией на кургане? Здесь, под
Шевардино? На редуте?
– Командир.
– Фамилия?
– стремительно спросил переводчик.
– Не знаю. Я с ним не знаком.
Ананьин думал: как только офицер приблизится, схвачу
его за ноги, опрокину - и делу конец. До распятия не дойдет:
они пристрелят. Это самое лучшее, чего можно желать в
данной ситуации. Но офицер, словно разгадал его замысел,
отошел в сторону и держался на некотором расстоянии. Ныли
раны, болел бок от пинков сапогом. Пора бы кончать
"представление". Еще минута - и Ананьин не выдержит,
потеряет самообладание, сорвется. Он весь переполнен
ненавистью к палачам. До жути. Печально плачут на стене
ходики, мечется маятник в странной тревоге. Незаметно ползут
стрелки. Скоро семь. Но Ананьин не знает, что атака
батальона назначена на семь утра: идущему в разведку не
положено этого знать.
– Мы будем тебя живого палить на огне, - стиснув зубы,
шипит переводчик.
– Сначала распятие, потом огонь.
Ананьин понимает - это не угроза. От этих людоедов
всего можно ожидать. И вдруг. . гул самолетов, явственный,
тугой, ноющий, как зубная боль. Офицер кивнул верзиле, и тот
вышел за дверь - посмотреть. Через минуту вернулся с
веселой миной, и Ананьин понял: немцы полетели бомбить
Бородинское поле. А вот и первые отдаленные взрывы
встряхнули избу. И еще, уже близко, ухнуло так, что полетели