Бородинское поле
Шрифт:
– На Кубани, - тихо ответил тот и облизнул пересохшие
губы.
– У тебя, Тарас Ткачук?
– На Полтавщине, товарищ подполковник, - выдохнул
сержант, и белесые мелкие ресницы его затрепетали.
– У тебя?
– кивнул на большелобого наводчика.
Тот ответил бойко, как на смотру:
– Ефрейтор Лихов! У меня, товарищ подполковник, семья
в Архангельской области. Поморы мы.
Глеб кивнул головой, посмотрел невидяще в
пространство,
– А у меня жена и дочурка... в горящем эшелоне. А сын
Славка где-то под Артемками. - Кивнул в сторону железной
дороги, прибавил: - Совсем мальчишка.
– А вы сами откуда родом, товарищ подполковник? -
полюбопытствовал Лихов.
– Я москвич. Там у меня отец, мать, сестра. А младший
брат где-то на фронте, танкист.
– Вот чудно, товарищ подполковник, - снова заговорил
Лихов.
– Москва рядом, а я ее еще и не видал. Только в кино. А
хочется.
– Увидишь, Лихов. Разобьем Гитлера здесь, у стен
Москвы, и я дам тебе увольнительную на целые сутки.
Поезжай, смотри.
– Очень благодарен, товарищ подполковник, только у
меня теперь другая задумка есть. Сначала хочу Берлин
посмотреть, а опосля и Москву. Для сравнения.
– Что ж, хорошая у тебя задумка, лихая!
– одобрил Глеб.
– Так при моей-то фамилии иначе и нельзя, - бойко
ответил ефрейтор, и слова его придали всей беседе какой-то
новый настрой.
Глеб вспомнил этот разговор теперь, стоя на своем НП.
Отсюда, с наблюдательного пункта, Глебу Макарову был виден
весь сектор обороны полка, за исключением тех немногих
участков, которые прикрывались кустарником и леском на
левом фланге у железной дороги, где стояла батарея Думчева.
Глеб знал, что весь полк, все его подчиненные - от командира
дивизиона до подносчика патронов - внимательно наблюдают
сейчас за приближением вражеских танков и, затаясь, как
охотники в засаде, ждут момента, чтобы ударить неожиданно
метким прицельным снарядом. Глеба беспокоили не столько
эти танки, сколько идущие вслед за ними бронетранспортеры с
мотопехотой. Полк не имел стрелкового прикрытия и, как еще
раз подтвердил Полосухин, должен был надеяться только на
собственные силы. Левый фланг, особенно этот лес у
железной дороги, вызывал особую тревогу командира полка,
он даже хотел перебросить к Думчеву со стороны
Семеновского один огневой взвод, но после того, как комдив
сообщил, что на правом фланге дела пошатнулись и немецкие
танки заняли деревню Бородино,
Семеновское, выйти во фланг и в тыл артиллерийским
позициям Макарова, Глеб решил, что никого не надо никуда
передвигать, просто надо драться хладнокровно, так, чтобы
каждый снаряд попадал в цель.
Он знал, что теперь исход боя с прорвавшимися у
Шевардино и устремившимися к Багратионовым флешам и
Семеновскому фашистами будет зависеть не от командарма и
комдива, у которых нет резервов, и даже не от него самого -
командира полка, а от тех, кто непосредственно стоит у
орудий. Со своей стороны он как будто все предусмотрел, все
сделал. Он вспомнил те свои слова, которые говорил сегодня
бойцам и командирам, и подумал с досадой, что чего-то
недосказал, не сумел так, как бы это смог покойный Гоголев. У
комиссара получалось все как-то проникновенней, горячей. Тот
знал силу слова, берущего за душу. И слова свои подтвердил
личным примером. У Гоголева слова не расходились с делом.
И вдруг, сам не зная почему, все так же глядя вперед, спросил:
– А скажи, Кузьма, что самое ценное в человеке?
Этот неожиданный вопрос, заданный в столь сложных
обстоятельствах, показался Акулову странным и не совсем
уместным. Он ответил торопливо, не думая, первое, что
пришло на ум:
– Храбрость и мужество, товарищ подполковник.
– Искренность, Кузьма. Когда у человека слова не
расходятся с делом. А самое подлое в человеке - лицемерие,
демагогия.
Подумал: "Акулов, конечно, тоже прав - сейчас нам
нужны мужество и храбрость. Это солдату. А я имел в виду
вообще человека. Гоголев был цельным, монолитным".
Пояснил вслух:
– Человек, Кузьма, должен быть цельным, не двуликим.
Понимаешь? Чтоб как монолит. Из одного куска.
– Да как не понять, товарищ подполковник. У нас в
деревне был такой: на собраниях бойко говорил за советскую
власть, а после собрания колхозный коровник поджег.
Но Глеб уже не слушал его, вернее, слушал машинально,
а думал совсем о другом. Сейчас начнется ожесточенный бой,
к которому он готовился, о котором думал и которого ждал.
Ждал, как это ни странно, с нетерпением. Для него это был
уже не первый бой, и чувства теперь были совсем иные, чем
перед первым боем, в июне. Он вполне отдавал себе отчет в
том, что может погибнуть именно в этом бою. К мысли о