Бородинское поле

Шевцов Иван Михайлович

Малахове. Малахов отбивался яростно, и один танк был

подожжен именно им, но вдруг его орудие замолчало...

Гончаров в тревоге подумал, что там что-то случилось, и

решил было уже бежать к Малахову, как в этот самый момент

раздался оглушительный взрыв здесь, у пушки Ткачука...

Гончарова отбросило в сторону. В первое время лейтенант не

почувствовал боли и быстро подхватился, на минуту

ошеломленный, не сразу сообразивший, что произошло.

Первым,

кого он увидел, был Лихов, неподвижно лежащий на

спине с удивленным лицом. Потом - Ткачук, торопливо

поворачивающий орудие влево, в сторону головного танка,

который, выскочив из леска, подорвался на мине. Мелькнула

мысль: "Что он, спятил? Надо бить по этим, что рвутся на

Малахова, а он... по мертвецу".

И в эти секунды Гончаров увидел, как один танк вырвался

из минированной полосы и пошел на Малахова. Лейтенант

бросился к Ткачуку и, неумело матерясь, закричал:

– Ты что?! Куда, дура! Справа танк!..

Но, не слушая его, Ткачук выстрелил по танку слева и,

когда тот задымил, поворачивая орудие вправо и отвечая на

ругательства лейтенанта, сказал с необычной для него

резкостью и злобой, совсем уж неожиданно перейдя на "ты":

– А ты не видишь, кто влепил нам снаряд? По твоей

милости мы не прикончили его сразу, когда ему миной гусеницу

снесло.

– Лихова убило!
– взволнованно сообщил заряжающий.

Но на него заорал Ткачук:

– Снаряд! Давай снаряд!

И тогда Гончаров увидел, как прорвавшийся танк прошел

через орудие Малахова и затем, повернув несколько левей,

направился в сторону КП полка. Но Ткачук, выполнявший

сейчас обязанности командира и наводчика, стрелял не по

тому танку, который смял расчет Малахова, а по тем, что шли

вслед за ним. Стрелял удачно, метко: рядом с подорвавшимся

на мине вторым танком теперь задымил третий. У Гончарова

неожиданно закружилась голова, и он, теряя сознание, мягко,

как-то беспомощно опустился на снег. Он был ранен тем же

снарядом, осколок которого наповал сразил Лихова, только в

горячке он несколько минут не чувствовал боли и даже не

подозревал о своем ранении.

Думчев находился в это время во взводе лейтенанта

Дикуши. Оба орудия этого взвода сосредоточили свой огонь по

танкам, вытянувшимся в колонну, а когда один из них смял

соседнее орудие взвода Гончарова и пошел на КП, Думчев

приказал Дикуше повернуть орудия с запада на восток и во что

бы то ни стало уничтожить прорвавшийся в тыл фашистский

танк. Все, что видел Думчев и его подчиненные, наблюдал

и

Глеб Макаров с высокого холма. И хотя расстояние от

прорвавшегося танка до холма было намного больше, чем от

батареи Думчева, Глеб приказал Ивану Федоткину то же самое,

что приказал Думчев Дикуше: развернуть пушку на восток и

бить по танку, идущему на КП. Таким образом танк этот

оказался под перекрестным огнем трех орудий. Трудно сказать,

чьи снаряды достигли цели, но танк был подбит недалеко от

могилы Александра Гоголева. Думчев утверждал, что танк

подбил расчет сержанта Джумбаева, Иван Федоткин считал,

что и Петр Цымбарев, выпустивший по этому танку три

снаряда, не мог промахнуться. Танк загорелся, а выскочивших

из него танкистов из автомата сразил начальник штаба полка

Судоплатов. Но в то время как Федоткин развернул свое

орудие на сто восемьдесят градусов, то есть в направлении

КП, случилось то же самое, что случилось десятью минутами

раньше на левом фланге: один из подорвавшихся на мине

танков, оказывается, не был покинут своим экипажем и

продолжал обстреливать курган с близкой дистанции. Один его

снаряд разорвался на самом кургане. Петр Цымбарев

безжизненно повис на лафете. Опаленное огнем лицо его

было изуродовано, каска пробита осколками в нескольких

местах и отброшена в ров, окружавший курган. Елисей

подхватил сына на руки и как обезумевший помчался с ним в

сторону монастыря, приговаривая на бегу, точно заклиная:

– Петя, Петруша, не умирай... Сыночек, родной мой,

потерпи, потерпи еще немножко... Сейчас доктор... Он

сделает. . операцию сделает. Ну потерпи.

Он бежал с бесценной ношей своей на перевязочный

пункт, не обращая внимания на свист снарядов, осколков и

пуль и с ужасом отгоняя ту страшную, жуткую мысль, что уже

никакой на свете доктор, волшебник, маг и чародей не сможет

воскресить его сына. И лишь попавшийся ему навстречу Егор

Чумаев развеял все его зыбкие иллюзии, сказав жестокую

правду. Поискав пульс на холодной руке и не найдя его,

прильнув ухом к груди, он сказал негромко, но до обидного

естественно и просто, как проста, впрочем, и естественна

смерть на войне:

– Мертв. Да, и как быстро стынет. Глаза бы надо закрыть.

– И, не дожидаясь, когда это сделает отец, сам пальцем нажал

на веки и прикрыл ими глаза. Получилось это у него привычно,

словно он уже много раз закрывал глаза покойникам. Потом,