Еще в утробе влагой жизнетворнойПитается, ужалил одного; [347]Потом скользнул к его ногам, проворный.
88
Пронзенный не промолвил ничегоИ лишь зевнул, как бы от сна совеяИль словно лихорадило его.
91
Змей смотрит на него, а он — на змея;Тот — язвой, этот — ртом пускают дым,И дым смыкает гада и злодея.
347
Туда,
где плод… питается — то есть в пуп.
94
Лукан да смолкнет там, где назван имЗлосчастливый Сабелл или Насидий,И да внимает замыслам моим. [348]
97
Пусть Кадма с Аретузой пел ОвидийИ этого — змеей, а ту — ручьемИзмыслил обратить, — я не в обиде: [349]
100
Два естества, вот так, к лицу лицом,Друг в друга он не претворял телесно,Заставив их меняться веществом.
348
Лукан да смолкнет… — Лукан рассказывает («Фарсалия», IX, 761–804), как в Ливийской пустыне воины Катона (А., XIV, 14 и прим.) гибли от ядовитых змей. Сабелл, ужаленный «сепсом», растаял, как воск, а Насидий от ужала «престера» так вздулся, что на нем лопнули латы, и труп его разросся в безобразную громаду.
349
Кадм, основатель Фив, был обращен в змея (Метам., IV, 563–602). Нимфа Аретуза, преследуемая речным богом Алфеем, была превращена Дианою в подземный ручей (Метам., V, 572–641).
103
У этих превращенье шло совместно:Змееныш хвост, как вилку, расколол,А раненый стопы содвинул тесно.
106
Он голени и бедра плотно свел,И, самый след сращенья уничтожа,Они сомкнулись в нераздельный ствол.
109
У змея вилка делалась похожаНа гибнущее там, и здесь мягка,А там корява становилась кожа.
112
Суставы рук вошли до кулакаПод мышки, между тем как удлинялисьКоротенькие лапки у зверька.
115
Две задние конечности смоталисьВ тот член, который человек таит,А у бедняги два образовались.
118
Покамест дымом каждый был повитИ новым цветом начал облекаться,Тут — облысев, там — волосом покрыт, —
121
Один успел упасть, другой — подняться,Но луч бесчестных глаз был так же прям,И в нем их морды начали меняться.
124
Стоявший растянул лицо к вискам,И то, что лишнего туда наплыло,Пошло от щек на вещество ушам.
127
А то, что не сползло назад, застылоКомком, откуда ноздри отрослиИ вздулись губы, сколько надо было.
130
Лежавший
рыло вытянул в пыли,А уши, убывая еле зримо,Как рожки у улитки, внутрь ушли.
133
Язык, когда-то росший неделимоИ бойкий, треснул надвое, а тот,Двойной, стянулся, — и не стало дыма.
136
Душа в обличье гадины ползетИ с шипом удаляется в лощину,А тот вдогонку, говоря, плюет.
139
Он, повернув к ней новенькую спину,Сказал другому [350] : «Пусть теперь ничком,Как я, Буозо оползет долину».
142
Так, видел я, менялась естествомСедьмая свалка; [351] и притом так странно,Что я, быть может, прегрешил пером.
145
350
Сказал другому — то есть оставшемуся нетронутым хромому Пуччо (ст. 148).
351
Седьмая свалка — воры, заполняющие седьмой ров.
Хотя уж видеть начали туманноМои глаза и самый дух блуждал,Те не могли укрыться столь нежданно,
148
Чтоб я хромого Пуччо не узнал;Из всех троих он был один нетронутС тех пор, как подошел к подножью скал;
Другой был тот, по ком в Гавилле стонут — Другой, превратившийся из «змееныша лютого» (ст. 83) снова в человека, оказался Франческо Кавальканти, которого убили жители посада Гавилле в долине Арно, за что его родичи учинили над ними кровавую расправу. Поэтому по нем в Гавилле стонут.
Песнь двадцать шестая
Круг восьмой — Восьмой ров — Лукавые советчики
1
Гордись, Фьоренца, долей величавой!Ты над землей и морем бьешь крылом,И самый Ад твоей наполнен славой!
4
Я пять таких в собранье воровскомНашел сограждан, что могу стыдиться,Да и тебе немного чести в том.
7
Но если нам под утро правда снится,Ты ощутишь в один из близких дней,К чему и Прато [353] , как и все, стремится;
10
Поэтому — тем лучше, чем скорей;Раз быть должно, так пусть бы миновало!С теченьем лет мне будет тяжелей.
13
По выступам, которые сначалаВели нас вниз, поднялся спутник мой,И я, влекомый им, взошел устало;
353
Прато — небольшой городок к северо-западу от Флоренции. Недовольный ее владычеством, он, как и все, стремится увидеть ее несчастной.