Братство ревнителей церковного обновления (группа «32-х» петербургских священников), 1903–1907. Документальная история и культурный контекст

Балакшина Юлия

Приведенное письмо о. Константина Аггеева позволяет не только прояснить точное число священников, изначально входивших в группу, их церковный статус («ни одного протоиерея»), имена наиболее активных или репрезентативных из них (по предварительной договоренности участников группы разговор с митрополитом вели священники Константин Аггеев, Михаил Чельцов и Иоанн Слодобской), но и почувствовать атмосферу встречи, узнать основные темы состоявшейся беседы: свобода совести, зависимость Русской церкви от светской власти, рабочий вопрос, созыв поместного собора.

В ретроспективном описании этого визита, помещенном в предисловии к сборнику «К церковному собору», акцент был сделан на том, что «собравшиеся священники горячо высказывали свои наболевшие чувства по поводу печального, неестественно бессильного положения Церкви, ярко обнаружившегося во дни общественных потрясений» [128] . Тогда как свящ. Григорий Петров в заметке «Почему 32?», опубликованной в газете «Русское слово» [129] , писал, что главной целью визита столичных пастырей к митр. Антонию была просьба о «скорейшем созыве общецерковного собора».

128

К церковному собору. С. II–III.

129

Русское

слово. 1905. 31 марта. № 87.

Для участников группы эти темы были неразрывно связаны: собор, который участниками визита к митрополиту изначально мыслился как общецерковный, а не архиерейский, представлялся молодым клирикам залогом возвращения церкви внешней и внутренней свободы и возрождения соборности в ней.

Характерно, что, аргументируя необходимость независимости церкви от государственной власти, столичные клирики в первую очередь рисовали печальное положение церковной иерархии (синода и епископов), чем даже спровоцировали вопрос митр. Антония: «Чем вас (курсив наш. – Ю.Б.) не устраивает такое положение?»

В целом, с точки зрения свящ. Константина Аггеева, встреча митр. Антония (Вадковского) с группой столичных клириков проходила в обстановке взаимного доверия, открытости, желания совместно трудиться на благо церкви [130] . Священники взяли на себя деятельную ответственность за «горячие точки» – заводы и фабрики; митрополит ввел их в курс государственной политики в отношении церковной реформы, благодарил за поддержку и новый ракурс в освещении «больных» церковных вопросов. Митрополит «совершенно благословил» собрания священников по проблемам церковной реформы и пригласил их бывать у себя раз в месяц «для такой же совершенно откровенной беседы». Знаменательно, что предложение «организоваться» прозвучало именно из уст митр. Антония и было адресовано не только пришедшим на прием священникам, но присутствовавшим при беседе викарным епископам. На заре своей истории обновление церкви, безусловно, мыслилось всеми заинтересованными лицами как общецерковное дело, способное объединить, а не противоположить различные внутрицерковные силы и группы. Бурное развитие исторических событий вскоре обнажило внутренние противоречия в среде тех, кто присутствовал на этой исторической встрече, радикализировало полюса, но вдохновенное единство этого разговора приоткрыло перед всеми его участниками внутреннюю глубину и тайну свершавшегося на их глазах таинства Церкви, верность которому многие сохранили до конца жизни.

130

О доброжелательном отношении митр. Антония к обратившимся к нему священникам свидетельствует в своих воспоминаниях и прот. Михаил Чельцов, еще один из тех, кто 14 февраля 1905 г. был на приеме у Владыки: «Когда ему представлена была первая записка от “32”, то он ее опять-таки не только не отверг и подавшим ее не читал суровых нотаций, но принял для передачи в Синод, много говорил об организовывающемся в те дни нашем кружке, давал различные практические советы и т. д…» (Чельцов Михаил, прот. В чем причина церковной разрухи в 1920–1930 гг. С. 419). Мемуарист за давностью лет смешивает некоторые детали: записка «32-х» была подана не во время визита, а вскоре после него.

В февральском письме свящ. Константина Аггеева не упоминаются какие-либо записки, над составлением которых работала бы группа столичных священников. О записках, как о прямом следствии состоявшейся беседы группы с митрополитом, говорится в предисловии к сборнику «К церковному собору»: «Желая, чтобы эта беседа сопровождалась практическими результатами, члены кружка пришли к решению представить митрополиту ряд записок относительно выдвинутых жизнью и требовавших неотложного внимания церковных вопросов» [131] . Первая из этих записок, согласно тому же источнику, была подана митрополиту 15 марта и сопровождалась «письменным обращением к преосвященному Антонию» [132] . Архивные разыскания С. Л. Фирсова позволили установить, что в редакцию журнала «Церковный вестник» статья «О неотложности восстановления канонической свободы Православной Церкви в России» была передана свящ. Владимиром Колачевым за пять дней до этой даты – 10 марта. Однако совсем необязательно имел место «откровенный обман митрополита» [133] . Редактор «Церковного вестника» свящ. Александр Рождественский, входивший в состав группы «32-х» и, вероятно, регулировавший момент подачи текста в редакцию, мог руководствоваться издательскими соображениями, например, необходимостью подготовить номер к определенной дате – 17 марта. Если аудиенция у митрополита была назначена на 15 марта и у священников была надежда на поддержку со стороны иерарха, Рождественский, как редактор, мог рискнуть поставить «записку» в ближайший номер, тем более что развитие событий не позволяло медлить. 13 марта 1905 года Николай II, по ходатайству К. П. Победоносцева, передал вопрос о церковной реформе из Комитета министров в Синод [134] , что, с одной стороны, ставило действия высшего духовенства под непосредственный контроль обер-прокурора, но с другой – переносило вопрос о церковных преобразованиях в сугубо церковное пространство и давало большие основания столичному духовенству для включения в его обсуждение.

131

К церковному собору. С. 11–111.

132

Там же.

133

Фирсов С. Л. «Записка 32-х священников» как источник по истории Православной Российской Церкви // Русское прошлое: Исторический альманах. СПб., 1996. № 7. С. 391, 395.

134

См. об этом работы Дж. Каннингема, С. Л. Фирсова, о. Георгия Ореханова и др. А. В. Карташев в обзоре «Русская Церковь в 1905 г…» излагал эти события так: «В Комитете Министров, куда приглашен был и Санкт-Петербургский митр. Антоний, обсуждался вопрос о расширении свободы религиозной совести для иноверцев и сектантов. Мнение иерарха было безусловно в пользу полной свободы. Когда вопрос был исчерпан, председатель статс-секретарь С. Ю. Витте заявил, что неизбежным логическим последствием освобождения в России иноверия должно быть и снятие уз государственного ограничения с господствующей православной Церкви – иначе она может оказаться в худшем, чем иноверие, положении, со связанными руками, перед лицом свободных воинствующих противников. Так было положено начало великому делу церковной реформы. Митр. Антонию было предложено высказаться о необходимых изменениях в положении русской Церкви, что и было сделано им в краткой записке. Для самого С. Ю. Витте была написана обстоятельная записка с научно-мотивированным указанием главных пунктов желательной церковной реформы. Записка возбудила скепсис и возражения со стороны синодального обер-прокурора, но слабые и ненаучные возражения последнего снова были с успехом опровергнуты С. Ю. Витте. Тогда обер-прокурор настоял перед высшей властью, чтобы дело церковной реформы, ускользавшее из-под его влияния, было передано исключительно

в ведение Св. Синода. 13 марта это стало фактом, и Св. Синод в заседаниях 15, 18 и 22 числа, при участии лишь товарища обер-прокурора, всецело ставшего на точку зрения иерархов, выработал и затем поверг на Высочайшее благовоззрение доклад об автономном управлении русской Церковью собором епископов под главенством патриарха..…» (Русская Церковь в 1905 г. С. 6–7).

Записка столичных священников была опубликована в № 11 журнала «Церковный вестник» под несколько измененным (смягченным) заглавием: «О необходимости перемен в русском церковном управлении». В журнале статья имела подзаголовок «Мнение группы столичных священников». Светские газеты, перепечатывая статью, сообщали, что обращение и записку подписали 32 петербургских священника [135] . Под именем «32-х» группа и фигурировала в печати, как минимум, до ноября 1905 года.

135

В предисловии к сборнику «К церковному собору» утверждалось, что «число это неточное: всех подписей было 30». См.: К церковному собору. С. VI.

Современники и исследователи уже не раз отмечали знаменательное совпадение – одновременно с подачей столичными пастырями записки митрополиту Антонию вопрос о созыве поместного собора рассматривался на заседаниях Св. Синода, а публикация записки в «Церковном вестнике» непосредственно предшествовала синодальному определению о созыве поместного собора Русской церкви, всеподданнейшему докладу «архипастырей и священников Русской церкви» и адресу государю о восстановлении патриаршества.

Было ли это совпадение случайным? Предрешило ли выступление группы столичного духовенства решение Св. Синода? Или наоборот, С. Ю. Витте и митр. Антоний (Вадковский) умело направили и использовали «голос низов» в своей борьбе за церковные реформы? Мы не ставим перед собой цели дать окончательные ответы на эти непростые вопросы. Отметим только, что уже современники решали их по-разному. Так, В. В. Розанов писал, что «32 священника, как нам известно, подали заявление вполне самостоятельно, без подсказываний и внушений» [136] . Проф. Н. К. Никольский сетовал на то, что записка «32-х» «получила значение документа, до известной степени предрешившего сложный вопрос об управлении всею русской Церковью на новых началах» [137] . Прот. Философ Орнатский, наоборот, писал, что вопрос этот решался на уровне высшей государственной и церковной власти, а записка «32-х» была использована руководящими лицами в своих целях: «Когда записка 32-х священников появилась в руках высшего духовного начальства, проект преобразования церкви был решен не только в принципе, но и разработан детально, записку же было разрешено напечатать для того, чтобы пустить важный вопрос на обсуждение в повременной печати» [138] .

136

Новое время. 1905. 28 марта. № 10439.

137

Там же.

138

Там же. 14 марта. № 10442.

Участники группы в разное время по-разному определяли степень обусловленности синодальных решений своей первой запиской. Так, в письме от 22 марта 1905 года свящ. Константин Аггеев намекал, что она могла иметь некоторое влияние на решения Синода: «Известны нам все детали Синодского заседания после нашей записки» (курсив наш. – Ю. Б.). Позднее же столичные священники, входившие в группу, настойчиво подчеркивали, что временное совпадение было случайным, и видение собора членами Синода и участниками группы в главном расходится. В предисловии к сборнику «К церковному собору» сообщалось: «Оказалось, что вечером 15 марта в его (митрополита. – Ю. Б.) покоях должны были собраться члены Св. Синода для обсуждения уже возбужденного правительством вопроса о преобразованиях в церковном управлении и созвании поместного собора. Высокопр<еосвященный> Антоний обещал сообщить и сообщил в этом собрании членам Св. Синода о представленной ему записке» [139] . В журнале «Церковно-общественная жизнь» члены группы высказались еще определеннее: «Первая брошюра, оттиск статьи, напечатанной в № 11 “Церковного вестника” за 1905 г., получила уже историческое значение – не по действительному влиянию своему на ход событий, а по случайному совпадению (курсив наш. – Ю. Б.) во времени появления с синодальным определением 22 марта о созыве Поместного собора русской Церкви. Так как эта статья представлена была предварительно митр. Антонию, как особое мнение 32-х столичных священников, всего за несколько дней до этого определения, то печать и увидела в ней причину решенной Синодом меры, повлиявшей при том на узкий характер ее» [140] .

139

К церковному собору. С. V.

140

Церковно-общественная жизнь. (Далее – ЦОЖ.) 1906. 27 янв. № 6. С. 277.

Главный пункт, по которому авторы записки постарались отмежеваться от синодальных постановлений, заключался в составе ожидаемого собора: «Но если в решении Синода еще можно было видеть желание ограничить состав первого поместного собора одними архиереями, в целях и интересах исключительно высшей иерархии, то уж совсем несправедливо было обвинять в том записку 32-х священников. Она настаивала на всецерковном соборе, а не на епископском или клерикальном» [141] .

141

Там же.

Свящ. Константин Аггеев высказывал подозрение, что единство епископов и пресвитеров, имевшее место во время встречи у митр. Антония 14 февраля, было нарушено именно в вопросе о составе будущего собора практически сразу после мартовских синодальных заседаний. Подробности о «революционном» заседании 22 марта, на котором решался вопрос о поместном соборе и восстановлении патриаршества, они узнали, скорее всего, от еп. Антония (Храповицкого) (Аггеев упоминает о совместном обеде с ним у А. П. Рождественского). Пересказывая в письме к другу подробности заседания Синода, о. Константин лишь в одном случае ставит под сомнение слова еп. Антония: «По словам еп. Антония, соборность в адресе понимается в широком смысле, т. е. с участием пресвитеров и мирян. Но мы ему не верим. У меня лично от прежнего пиетета к нему ничего не осталось, и на собраниях кружка я являюсь лицом, предостерегающим от этого епископа, по мнению которого Церковь – монашество. Неотложное наше дело в данную минуту – это добиться того, чтобы на первом же соборе были и пресвитеры, и миряне. “Не добьемся этого, – говорит, ныне уже архимандрит, Михаил (Семенов), – для последующих соборов это будет еще труднее…” Высказана была мысль деятельно работать в этом направлении. На следующее воскресенье о. Михаил представил нам все данные за то, чтобы на соборе были и пресвитеры, и миряне. Пойдем к Митрополиту. Будем печатать статьи в этом направлении. Постановлено просить и все другие города о возбуждении соответствующих петиций» (С. 302).